Разлом

Ревущий огненный вал прокатился по пустоши, над которой парил сейчас Ударник, поглощая и перемалывая пространство. Небо почернело. Рушились дома, беззвучно кричали люди, чудовищный ветер поднимал и уносил за горизонт черепицу с крыш, мелкие строения и домашний скот. Пролетел, вращаясь в безумном вихре, окованный броней паровоз. Мир захлебнулся в пожирающем все и вся адском пламени. Последнее, что промелькнуло в сознании Ударника, – это фигура Алекса, почему-то стоящего спиной к краю обрыва. Под ним клубились седые облака. Лицо Алекса казалось безмятежным, он улыбался, глядя куда-то в даль. Его губы зашевелились, он произнес что-то, но Иван не смог разобрать слов. Потом Алекс медленно поднял руку, словно в прощании. Ударник беззвучно вскрикнул, рванулся, чтобы остановить его, но не успел. Алекс сделал короткий шаг назад, и его силуэт, кувыркаясь, утонул в туманном мареве. А потом наступило небытие.

Иван с трудом открыл глаза. Его слегка подташнивало, отяжелевшая голова кружилась, точно с похмелья. Он наклонился вперед и уперся ладонями в шершавый пол хижины, чтобы удержать равновесие.

– В первый раз всегда так. Это пройдет. Потом будет легче.

Ударник крепко зажмурился и снова открыл глаза. Ощущение было странным. Раздававшийся рядом тихий шелестящий голос произносил слова, которые воспринимались на слух уродливой угловатой фразой, состоящей из отдельных кирпичиков: «боль», «время», «выздоровление». Но в сознании она сама собой складывалась в последовательность осмысленных картинок, соединявшихся, словно мозаика, в цепочку образов, как самая обычная человеческая речь.

– Что это было? – спросил он и оторопело понял, что говорит на совершенно незнакомом, чужом языке. Даже не говорит, а мыслит, но эти мысли чудесным образом воспринимаются разумом находящегося рядом существа. Произносимые им слова играли лишь вспомогательную роль – как костыли, поддерживающие хромого человека, как одежда, скрывающая суть того, что под ней.

– Мы называем это осознанием. Нужно время, чтобы ощущения превратились в личностные переживания. Только времени почти не осталось.

– Что значит не осталось?

Иван внезапно уловил настроение старого мартыша. Не настроение даже, а отголоски его эмоций, колебания внутреннего «Я». Стремление объяснить, растерянность и обида от невозможности выразить и показать то, что выразить и показать попросту невозможно.

– Катастрофа. Страдание. Смерть, – растерянно произнес мартыш на клондальском.

Ивану представилось нечто огромное, бесформенное, темное, угрожающее. Именно так в далеком детстве он воспринимал абстрактные страхи, прячущиеся в темном углу его спальни. Этакий сконцентрированный всепоглощающий ужас, готовый ворваться в его уютный мирок из предвечной ночной тьмы.

– Ну а я тут при чем? – уже окончательно запутавшись в происходящем, спросил Ударник.

Вместо ответа престарелый мартыш вновь осторожно коснулся пальцами его макушки. В сознании Ивана возник образ, причем на этот раз он был твердо уверен, что видение вынырнуло из глубин его собственного разума, а не внедрено извне. Человеческая фигура, нечеткая, размытая. Несколько секунд он пытался сконцентрироваться на этом туманном силуэте, и у него почти получилось. Не просто человек, женщина. Иван закрыл глаза, стараясь поймать, ухватить силой мысли ускользающий мираж. В облике женщины промелькнули знакомые черты, перед его мысленным взглядом, словно на старой фотографии, медленно проявились смеющиеся глаза, коротко остриженные волосы, тонкие пальцы… Эйжел! Да, это определенно она. Кажется, Эйжел протянула руку… Нет, не руку. От нее тянулась к Ударнику тонкая, едва различимая, но прочная нить, проходила насквозь и бесследно исчезала где-то вдалеке…

Он внезапно почувствовал, где именно терялась эта нить. На Земле. В его родном мире.

В то же мгновение наваждение рассеялось.

– Понимание. Спасение. Жизнь, – снова прошелестел мартыш на клондальском.

– Жизнь… – механически повторил за ним Ударник.

Словно во сне он встал на четвереньки и пополз к выходу.

– Эй, ты чего? – окликнул его Алекс. – Грибов наглотался?

– Кино посмотрел, – хрипло ответил тот, с трудом поднимаясь на негнущиеся ноги. В горле пересохло, хотелось пить.

– Интересное хоть? – зачем-то уточнил Алекс.

– Занятное. Про апокалипсис. Голливуд такого не снимает.

Возможно, ему показалось, но окружающий лес стал чуть более сумрачным и темным. Белесого неба отсюда не было видно – его закрывала густая листва, – но влажный воздух вроде бы сделался еще гуще, а краски как будто выцвели.

– Темнеет, – словно в ответ на его мысли сказал Виорел, оглянувшись по сторонам.

– Еда. Вода. Ночлег, – подал голос Аспар и совсем по-человечьи поднялся на задние лапы.