Размышления и максимы

Среди многих трудов, написанных теми, кто полагал себя призванным поучать людей, я не знаю ни одного, мудростью своей превосходящего главу о нравственном добре и зле из книги, о которой идет речь. Пусть в этой книге не все одинаково удалось автору, но либо я ослеплен дружбой, либо и впрямь никогда не читал ничего столь же полезного для правильного развития души, наделенной хорошими задатками и способной совершенствоваться. Сочинение, оставшееся после г-на де Вовенарга, содержит замечательные мысли — в этом меня лишний раз убеждает пренебрежение к нему любителей звонких фраз и пустопорожнего острословия.

МАРМОНТЕЛЬ [185]

ПИСЬМО ГОСПОЖЕ Д’ЭСПАНЬЯК 6 ОКТЯБРЯ 1796 Г.

Книгоиздатель, которому поручена новая публикация бесценных сочинений г-на де Вовенарга, уже прислал мне письмо с просьбой дать заметку о жизни этого Сократа наших дней; я ответил ему, что, к сожалению, не располагаю никакими сведениями сверх сообщенных мною в объяснениях к посланию, в котором посвящаю свою трагедию «Тиран Дионисий» г-ну де Вольтеру. У него-то я и познакомился с г-ном де Вовенаргом, по примеру нашего хозяина одарившим меня своим расположением. Я был тогда еще совсем юнцом. С жадностью я внимал обоим, их беседы были несравненно интересны, но никогда не касались того, о чем меня сейчас спрашивают, поэтому могу лишь повторить уже мною написанное. Позволю себе, сударыня, добавить только одно: хотя г-н де Вольтер был куда старше своего собеседника, он питал к нему истинное уважение, смешанное с нежностью, и впрямь трудно представить себе человека, чье красноречие и обаяние, присущие единственно добродетели, так непререкаемо и вместе кротко подчиняли бы своей власти равно умы и сердца. Немногие оставшиеся после него сочинения были плодами возвышенных и глубоких раздумий — предаваясь им, он забывал о своих мучительных недугах. Книги, прочитанные г-ном де Вовенаргом, были немногочисленны, но зато отборного, безукоризненного вкуса, и он постоянно к ним возвращался. Особенно близки ему по духу были Расин и Фенелон, и г-н де Вовенарг не уставал ими восхищаться. Это сразу чувствуется в том, как он живописует обоих. Портрет каждого исполнен в манере, характерной для этого автора. Его собственный характер живо и точно отражается во всем, им написанным. Читая сочинения г-на де Вовенарга, я как будто слышу его голос, но мне кажется, что говорил он еще изящнее и одушевленнее, нежели писал. Я всегда сожалел, что г-н де Вольтер не сделал для увековечения его памяти того, что сделали для увековечения памяти Сократа Платон и Ксенофонт. А ведь речи г-на де Вовенарга, собранные воедино, были бы не менее интересны. На этот раз не люди, а, увы, сама природа поднесла ему полный кубок цикуты, и я видел, с каким неизменным спокойствием он ее пил. В то время как его плоть разъедали недуги, душа хранила полную безмятежность, которой наслаждаются чистейшие духом. Он являл собой лучший пример того, как пристало и жить, и умирать.

Кровь его словно оледенела на морозе во время отступления от Праги; в своем Надгробном слове, посвященном памяти офицеров, погибших во время этой кампании, г-н де Вольтер отвел ему почетное место. Там, сударыня, г-ну де Вовенаргу воздана честь по его достоинствам. А я по-прежнему храню в душе живое и глубокое чувство, которое способна внушить одна лишь добродетель.

ВОСПОМИНАНИЯ, КНИГА III (Отрывок)

Как раз в это время я познакомился у него с человеком из светского общества, который сразу необычайно привлек меня к себе — с благожелательным, исполненным добродетелей, мудрым г-ном де Вовенаргом. Жестоко обделенный природой телесно, он по душевным своим свойствам был одним из самых совершенных ее созданий. Мне чудилось, передо мною искалеченный и недужный Фенелон. Он приязненно отнесся ко мне, и я без труда получил дозволение навещать его. Какая получилась бы превосходная книга, когда бы я мог точно воспроизвести беседы с ним! Кое-что из затронутого в них попало в сборник мыслей и рассуждений, оставшийся после него, но как ни красноречив, как ни умен г-н де Вовенарг в своих писаниях, мне кажется, что еще больше красноречия и ума он выказывал в разговорах с нами. Я говорю «с нами», потому что обычно заставал у него человека, сердечно ему преданного и этим быстро завоевавшего мое уважение и доверие. Речь идет о том самом Бовене,[186] который потом подарил французскому театру трагедию «Херуски», человеке умном и с отменным вкусом, но склонном к безделью; эпикуреец по натуре, он, однако, бедствовал почти так же, как я.

Чувства наши к г-ну де Вовенаргу во всем сходствовали, и на этой почве между нами возникла обоюдная симпатия.