Размышления о Венере Морской

Рассказывать о Филеримосе в наши дни почти что нечего; монастырь регулярно обстреливали, и образ Богоматери, столь почитаемый крестоносцами, давно пропал. Мы опять шли между искореженных полевых орудий, натыкаясь на снаряды, обильный урожай стали, ведь гора Филеримос была ареной жестоких сражений между итальянскими и немецкими войсками после падения Италии. Итальянцы, хоть их и было в шесть раз больше и находились они на вершине горы, продержались под обстрелом немцев всего неделю. Они оставили тут груду снаряжения и маленькую пирамиду из касок. Небольшой монастырь — весь в руинах, в саду лежат несколько заброшенных фрагментов византийских и эллинских построек. А вид с тенистой, обсаженной деревьями монастырской дорожки, проложенной от края до края вершины, открывается необыкновенный: разоренный аэродром Марицы с множеством брошенных самолетов, некоторые без крыльев, лежат на полях, как обугленные мотыльки под лампой… На другой стороне зеленой чаши — снова холмы, а еще дальше — зеленые шпили горы Профета.

— Раньше, — говорит Петрос, — образ Панагии[60] был святой реликвией острова. В дни беды с этой иконой шли крестным ходом до Родоса и носили ее по всему городу. Так сделали даже перед последней осадой турок, но без толку.

— Откуда у вас такие сведения? — спрашивает Гидеон.

— В деревне живет старый монах, он мне рассказал.

— А он откуда узнал?

— Из книг, — говорит Петрос, — у него много книг. Раньше на острове было много святынь, а теперь ни одной.

Тут он прав; Торр сохранил их список, даже перечень ошеломляет таким разнообразием драгоценных святынь. Цитирую: «Среди важнейших святых реликвий, хранящихся на Родосе, необходимо отметить следующие: правая рука Иоанна Крестителя; один из медных крестов, отлитых императрицей Еленой из сосуда, в котором Христос омывал ноги апостолов; крест, сделанный из Истинного Креста[61]; фрагмент Тернового венца, расцветавший ежегодно в Страстную пятницу; и один из тридцати сребреников, оттиск которого на воске, сделанный на Страстной неделе, помогал при родах и защищал от гибели в море».

Пока мы с Гидеоном осматривали склон горы, Петрос сидел под деревом и ждал остальных гостей. Вернувшись, мы услышали среди деревьев голоса. Миллз, к ужасу своей жены, уже выбирал себе на память что-то среди усеивавших дорожки гильз. Хойл сидел в старой немецкой машине Сэнда, нацепив очки, чтобы хорошенько рассмотреть все вокруг, а сам Сэвд и Э. взбирались под руководством Петроса по лестнице на монастырскую башню. После жестоких насмешек, с которыми накинулись на нас Хойл и Миллз, Гидеон счел возможным объявить, что он очень даже не прочь отобедать, и кавалькада тронулась с холма к дому Петроса, причем Хойл с точностью швейцарских часов останавливался отдохнуть каждые пятьдесят ярдов, а Миллз горланил какую-то песню.

Дом Петроса-гида стоит у главной дороги, ярдах в двухстах от того места, где дорога эта входит в сосновый лес и сворачивает в сторону вершины холма. Дом выстроен на просеке у склона горы. Двор укрыт от солнца огромным платаном, а поскольку по этому склону течет глубокий ручей, под платаном всегда полно тени и водяной пыли. Под журчание холодных струи целыми днями играют и кричат дети, в беседке, увитой зеленью, возле террасы, слегка покачиваются семь клеток с канарейками, которые щебечут точно в той же тональности, в какой журчит вода. Жить возле такого полноводного ручья — все равно что жить у моря; его шум — шум черной воды, бьющейся о камни, — это и фон и движущая сила жизни. Воздух вокруг вибрирует и колеблется, точно от гудения огромной динамо-машины. Даже когда заходишь в дом и шум воды стихает, продолжаешь слышать внутренним слухом его потаенное эхо.

Дом Петроса был примечателен ненадежным балконом, выходящим на долину, — чрезвычайно устрашающее деревянное сооружение на уровне второго этажа. Ощущение высоты, огромного пространства под тобой и страх, что в любой момент можно провалиться сквозь эти кошмарные доски вниз, в долину, придали тому первому обеду в Филеримосе необыкновенную остроту. Хойл сказал, что чувствовал себя как на воздушном шаре. Сам Петрос умел не хуже Хойла подобрать точную метафору. Он с гордостью добавил:

— Сидя здесь, понимаешь, что чувствует птичка, когда вешаешь ее клетку на дерево.