Размышления о Венере Морской

Легко сказать — пойдем. За нами огромная темная толпа, и выбраться не так-то просто. Мы замурованы среди тел. Знатоки следят за танцующими со страстным напряжением, некоторые кивают в такт головой. Танцевальная площадка уже вся покрыта разрастающейся пеленой красноватой пыли, в центре площадки (с сосредоточенными и отстраненными лицами) кружатся танцовщицы, их похожие на цветы тела несет волной музыки, как речные нарциссы. Теплое облако пыли поднялось до верха их сапожек, придавая им призрачный вид богинь, рождающихся из самой земли, и только отчаянные усилия да неземная музыка скрипок, терзающая их, помогают им удержаться на ногах. Лишь ведущий танцор взмывает выше пыльного облака, прыгая и тряся бубном, с гордостью показывая блестящие каблуки. Его козлиные глаза сверкают.

Мне приходит в голову (подобные мысли в Греции настигают часто), что танец — не столько представление, сколько общинный обряд, передача таинственного знания, которое музыкант получил из-под земли. Оно исходит от танцующих ног, выстраивающих пыльный круг, ниточка за ниточкой, как ткущееся полотно; ступень за ступенью, как строящийся город; и темные внешние круги — зрители — постепенно впитывают ритм, который захватывает их простым повторением — наклады-ваясь на сознание, как слои все более волнующего цвета. Танец втягивает толпу, одного за другим, побуждаемых чем-то вроде закона тяготения, согласно которому плод, сорванный осенью ветром, всегда стремится к центру земли. Трепещущий круг танцоров — вот центр, к которому тянется толпа, кровь в жилах бежит все быстрее от музыки, которая сама по себе (кто знает?) есть перевод на язык струн и духовых тех более глубоких мелодий, которые музыкант почерпнул в горестях своей родины и в самой этой земле.

Однако пока мы смотрели на танцы, тьма наступила нешуточная; на западе сосны еще вырисовываются на фоне неба, но еле-еле. Тем счастливым парам, что сейчас лежат на травянистых склонах, должно казаться, будто они смотрят на небо со дна чернильницы, так темна эта синева, помеченная, как шкура леопарда пятнами, жаркими лоскутками огня от огромных связок сухого можжевельника и прутьев, которые зажжены по краю всей долины. Мы идем вдоль кромки темного пространства, Миллз и я, время от времени останавливаясь посмотреть на других танцоров, некоторые пляшут в неверном свете светильников, некоторые при потрескивающих кострах из терновника и хвороста. Здесь повсюду разливается свет — розоватыми озерцами, в которых плывут танцоры, точно они легче воздуха, а розовые облачка пыли, взлетающие вверх из-под их ног, кажутся невесомыми, как пена. И повсюду гул барабанов только еще сильнее подчеркивает гулкое вибрирование самой земли под ногами. А на раскинувшихся рядом чернильных пастбищах движения почти нет, там и мир обособленный, никак не связанный с массовым гипнозом этих танцующих кругов. В кустах, где крестьянские семьи готовятся ко сну, теплятся свечи. Несколько детей, которых уже уложили, снова убежали в волшебную тьму, чтобы присоединиться к одному из кругов увлеченных зрителей. Слышны умоляющие голоса матерей: «Спиро!.. Пав-лос!.. Где ты?»

Один раз мы натыкаемся на непривязанного мула, а чуть погодя Миллз спотыкается о распростертое тело, которое стонет и ругается, от него крепко несет чесночным и винным духом. На длинной главной улице торгового города света больше, он теперь похож на восточный базар, освещенный дуговыми фонарями, которые светят тем же мертвенным слепящим светом, что и старомодные газовые. Здесь Мехмет зазывает народ к прилавку, усыпанному картонками с турецкими вышивками. Торговля все еще идет, но теперь прицениваются и пытаются сбить цену в основном старики. Молодежь ушла танцевать. Христос у прилавка с выпечкой выбирает сладкий пирог для матери, которая сидит за столиком на склоне, вглядываясь в сумрак глазами, покрытыми катарактой, которые почему-то кажутся неестественно зоркими и прозрачными.

На одной из танцевальных площадок с комической неуклюжестью отплясывает сержант Крокер, но все па безупречно точны, что вызывает одобрительные крики толпы. Я слышал, что он помолвлен с гречанкой и сносно выучил язык. Остальные танцоры представляют собой любопытную смесь; тут и торговцы из Родоса, и жители дальних деревень. С Крокера свалилась фуражка. Продолжительные вопли одобрения.

— Ни разу не видел, чтобы старина Крокер танцевал, — говорит Миллз с восхищением. — Он, должно быть, пьян до чертиков.

В самом деле, когда сержант, кружась, выходит на свет, видно, что взгляд у него несколько осоловевший, но, возможно, причиной тому сложность фигур, которые он выделывает. Они требуют сосредоточенности. Внезапно рядом появляется Хойл, похожий на гнома, задыхающийся и довольный.