Размышления о Венере Морской

Понадобилось так много слов для описания, но на то, чтобы все увидеть и понять, ушло несколько секунд — поскольку меня отделял всего десяток шагов от толпы, у которой необычный (резкий, земной > запах — запах человеческих существ, изнемогающих от страха. Миллз уже здесь; но он стоит на коленях, и его не видно из-за наблюдателей. Его быстрые чуткие пальцы уже обследовали пациента с тактом и ловкостью, которыми наградила его природа, это особый дар. Он еще секунду смотрит на ребенка, с озадаченным видом потирая подбородок. Потом поднимается на ноги и, обернувшись, замечает меня. Миллз, откашливаясь, пробирается ко мне. Взяв меня за руку и отведя в темноту, в сторону от живой картины, он говорит:

— Хорошо, что вы тут. Поможете мне.

Мы уже спешим вниз по склону, когда он добавляет:

— Кто-то пошел звонить в «скорую», но я им не доверяю. Или, может, телефонная будка вообще заперта. Кучу времени потеряем. Возьмете машину — съездите в больницу? Проверьте, получили они мое сообщение, хорошо? По-моему, с малышом все.

Он на миг в ошеломлении останавливается, потому нас внезапно заливает лунный свет, переполнивший темную чашу долины, вылавливая разные предметы и выявляя их форму — точно из огромного озера темноты медленно откачивают мрак: машины, блестящие велосипеды, палатки и запасы всякой всячины по очереди обретают видимость.

— Дальше мне идти незачем. Машина там, под деревьями, увидите. Вот ключи.

Руль маленькой гоночной машинки скользкий от росы, но заводится она практически сразу. Через пару секунд меня уже подбрасывает на колдобинах дороги, ведущей к морю, плывущему мне навстречу в лунном свете, мирно поблескивающему. С обеих сторон мелькают холмы, оказываясь то севернее, то южнее, пока, наконец, я не выезжаю на дорогу, которая резко поворачивает направо и сквозь шелковичные рощи и спящие деревни устремляется к Родосу. На дороге в Трианду я замечаю белое вытянутое пятно, мелькающее между изгородями, смутное, точно на старой кинопленке. Это «скорая». Я прижимаюсь к обочине и слышу, как звук сирены становится громче и громче. Она подлетает ко мне, как огромный белый мотылек, и останавливается. Водитель и дежурная сестра сидят на переднем сиденье, ждут, когда я подойду. Сообщение дошло. Я стараюсь побыстрее изложить, что их ждет, и они коротко кивают. Водитель крестится. Потом я отхожу в сторону, и «скорая» мчится в Сорони, и ее неотступный мягкий вой уносит ее прочь, как посланца из жестокого мира долга и наказаний, которого напустили на элегический, зачарованный Богом пейзаж.

Между Триандой и Микси дорога впервые подходит к морю, и здесь лунный свет омыл пляжи, так что галька и песок начали сверкать, будто скользкие от слизи или лягушачьей икры. Здесь тепло и нет ни души. Я мигом сбрасываю одежду и плыву через золотые полосы лунного света, чувствуя, как мягко бьется о мои бока вода, будто бы немного мыльная и тепло этого летнего моря. Свет просачивается сквозь воду, на глубину морской сажени[93], а то и дальше, где темнеют похожие на грифельные доски чащи водорослей, перемежающихся ослепительными прогалинами молочно-белого песка, качаются рыбы, точно завороженные своими собственными фиолетовыми тенями, следующими за ними взад и вперед, растягиваясь по морскому дну. А еще ослепительные фосфорные блики окаймляют мое тело, когда я делаю рывок вперед, разбрасывая искры брызг. Я плыву пару минут, а потом переворачиваюсь на спину и смотрю в небо сквозь мокрые ресницы. Закинув руки за голову, я лежу на этой упругой, ровной лужайке воды и мысленно вижу перед собой всю панораму нашей жизни на Родосе, сотканную из тысячи разных сцен и эпох, и все они проходят передо мной сейчас, как неспешно меняющиеся времена года.