Разные годы жизни

Подошел чиф, пожелал доброго утра, протянул бинокль. В молочной завесе за широким окном темнело множество точек.

— Для науки еще рано. Но это местечко стоит запомнить: Дрогденский маяк. Надо пройти каналом шириной всего восемьдесят метров и совсем мелким. При плохой видимости суда стоят и ждут очереди.

Только сейчас Ивета заметила, что их судно тоже не движется. Услышала и странные звуки, которых до сих пор не замечала. Теперь она вслушалась: звуки терзали слух. И сердце... Захотелось куда-нибудь скрыться от этих тоскливых стонов. Она бессознательно сжалась, чтобы сделаться поменьше.

— Туманный ревун, — спохватившись, пояснил чиф.

— Вот что...

За бортом нельзя было разглядеть даже поверхность воды.

— И долго мы тут простоим? — спросила Ивета.

— Можно бы пройти Бельтом, там пошире и ветер быстрее уносит туман. В Зунде стена порой удерживается долго...

В гнетущей тишине Ивете хотелось говорить, что-то слышать, воспринимать. Сколько, в конце концов, можно киснуть?

После завтрака Ивета осталась за столом наедине с капитаном. Почему-то ей захотелось рассказать Берзиньшу о гибели отца, о надежде когда-нибудь побольше узнать Францию и постоять у его могилы. Реакция оказалась неожиданной.

— Я тоже совсем один на свете, — оттаял капитан.

— У вас есть хотя бы могилы. Это уже много. — Ивета встала.

— Как с программой, минимальной и максимальной? — улыбаясь, поинтересовался Берзиньш.

— Пока никак, — с внезапной откровенностью призналась Ивета. — Ваши люди похожи на вас, кэп. Говорить с ними невозможно.

— А может быть, вы попросту не сумели найти подход к каждому? То, что на языке науки называется неконтактабельностью?

«Снова ирония, и снова он начинает казаться мне несимпатичным», — нахмурилась Ивета. Но ее мысли прервало совершенно неожиданное предложение:

— Ну, тогда зайдемте на минуту ко мне.

И распахнулись двери, остававшиеся закрытыми для нее все те почти сорок часов, что она была на судне.

— Да у вас целая квартира! — удивилась она.

— Так полагается. Что вам предложить?

— Все равно.

На столе появились ваза с фруктами, печенье, конфеты, минеральная вода, бутылка с яркой этикеткой. Себе он налил самую малость и, взяв бокал Иветы, вопросительно взглянул на нее.

— Наливайте смело, — смилостивилась она. — А что же вы себе — так?

— В рейсе не пью. Только для представительства. Этот резерв — для лоцманов, иностранных гостей, для начальства.

— Ну, тогда за сотрудничество! — Ивета подняла бокал и выпила до дна.

Она не знала, вино ли развязало язык капитану, но ее самое огненный глоток подбодрил сразу.

— Долгий разговор — как исповедь. Вот и исповедуйтесь мне.

— Что вы считаете грехами?

Вопрос был явно провокационным.

Оба помолчали. Капитан снова налил. Ивета вновь осушила бокал.

Он смотрел, как непринужденно пьет вино эта малознакомая женщина в облегающих серых брюках и красном джемпере — не сладкое дамское винцо, но напиток с серьезными градусами, — и ему захотелось узнать, отчего у нее такие резкие движения, мужеподобные манеры. Вчера он, поглядев ей вслед, заметил, как широко, энергично шагает она, и до чего ее походке не хватает грации! Берзиньш полагал, что в женской грации кое-что понимает, он долгое время был влюблен в балерину. Да и мать... Вот уже много лет он сравнивал этих двух женщин со всеми, кто, случайно или намеренно, оказывался на его пути. И глядя, как Ивета шагает по палубе, он подумал, что со спины ее легко можно было бы принять за молодого человека.

Однако Ивета опередила его любопытство:

— Итак, у вас нет семьи, но берег все же влечет. Как получилось, что вы одиноки?

— Когда Кант размышлял насчет преимуществ холостой жизни, он высказался примерно так: холостяки дольше сохраняют моложавость, а на лицах женатых людей — печать ярма.

«Снова он смеется надо мной?» — не поняла Ивета.

— Какая связь между Кантом и моим вопросом?

— Я окончил судоводительский факультет Калининградского института. И сотни раз проходил мимо памятника Канту в центре — каким-то чудом он уцелел в войну. Стал думать о нем, читать. И нашел много интересного для себя, например проблему «единства противоположностей», потом — о восприятии красоты, об эгоизме...

— В данный момент Кант меня совершенно не интересует, — нетерпеливо прервала его Ивета.

— Но если человек умер, а мысль его живет самостоятельной жизнью, будит новые мысли и дополняется, предположим, моими мыслями, то она становится частично и моей, принадлежащей мне, — а значит, если вы интересуетесь мною, вы должны знать и о том, что мне нравится или не нравится, что я принимаю и чего не приемлю. Разве не прекрасно сказано: «Человека можно либо дрессировать, либо просвещать. Главная задача воспитания — научить думать»?

Сейчас Ивета с удовольствием ушла бы: несуразный этот капитан со своим Кантом был непонятен и скучен. Но первым встал он, прошелся туда-сюда по кабинету и, повернув к Ивете таинственное лицо, прошептал:

— Быстро сюда! Видите?