Разные годы жизни

Именно этот человек и отворил вдруг стеклянную дверь, что вела из рубки на мостик. Отворил, увидел Ивету и снова скрылся в рубке, даже не поздоровавшись. «Конечно, неинтеллигентный», — со злым удовлетворением встретила Ивета это подтверждение своей оценки. И ей вдруг стало жалко самое себя, она ощутила внезапно то же сиротское одиночество, какое испытывала, возвращаясь подростком с похорон матери. Бледный, тощий месяц, словно поживший на хлебах у скупого хозяина, пас в небе разбредшихся во все стороны звездных барашков. Не месяц, а почти она сама, Ивета...

Дольше оставаться здесь она не могла: возникла потребность в людях, разговорах, надо было узнать к тому же, что за огни мерцают там — справа и слева.

— Капитан! — окликнула она через приотворенную дверь. — Капитан, прошу вас на несколько слов. — И когда он, не скрывая неудовольствия, все же подошел, Ивета спросила насчет далеких огней.

— А, вот что! — пренебрежительно откликнулся он. — Об этом вы могли спросить у любого, не стоило звать капитана. Слева — Борнхольм, вы знаете, надеюсь, что такое Борнхольм, а направо — Сант-Хаммаренский маяк на шведском берегу. Тут до Треллеборга — шведская житница. Хутора, телевизионная башня. Потом пойдут датские проливы. Достаточно информации?

— Недостаточно. Спать я не собираюсь. И хотела бы узнать...

— У меня отдых тоже срывается. У шведского юго-западного побережья всегда полно судов: одни идут в Германию, в Польшу, другие из Северного моря — через Зунд и Большой Бельт. Одним словом, перекресток.

Каждое из этих названий возбуждало любопытство Иветы: Дрогденский канал, Копенгаген, Эльсинор, Скаген. В ней проснулось какое-то доселе незнакомое чувство, которое, возможно, и называется романтикой моря.

— Если видимость плохая — храни бог, — словно про себя пробормотал Берзиньш. — Судов много, а еще больше рыбаков, которые не любят уступать дорогу. Видите вон те пятнышки?

Ивета не видела. И капитан, словно сжалившись над нею, взял Ивету за руку и стал показывать и объяснять. Чувствовалось, что ему нравится делать это и держать маленькую, теплую, твердую руку женщины в своей ладони. Он так пытливо посмотрел на нее сбоку, что Ивета не могла не заметить этого взгляда. О чем он сейчас думал? «Стройная, хорошо сохранившаяся, вообще — ничего, только больно уж настырная»...

Может быть, и настырная. А как же иначе? Ивету интересовали не столько дороги, сколько те, кто по ним ходил. Да заговорит ли этот Ансис наконец?

Но он не хотел. «Как-нибудь в другой раз». Когда же он наступит?

— Скажите, вы нервный?

— Возможно. Хочешь не хочешь, станешь нервным. В Босфорском проливе меня иногда просто страх берет. Приходится носом расталкивать турецкие шаланды. Когда рыба идет, Черное море — рыбаками кишит. Как пробраться? Я волнуюсь, опасность все время рядом, а тут еще старомодная, а точнее — морская этика: днем и ночью спешить на помощь. Морское товарищество, братство...

— Как вы используете свой отпуск?

— Годами вообще не использую. Отвык отдыхать: скука донимает. В море мечтаю о комнате, которая не тряслась бы, о тишине, птичьих песнях... Неделю читаю, хожу в театры, а потом... Ничего больше не привлекает, ни Сочи, ни Закарпатье, — ничего. Да и капитанов не хватает: глядишь, отзывают на судно.

— Но так же нельзя.

— Можно, раз надо.

— Охрана труда...

— Наивны вы, доктор... Следует лишь знать, когда уходить с быстроходных. Рано или поздно настает час, когда больше не можешь. В театре, например, актеры разного возраста играют разные роли. И надо уметь в нужное время сойти со сцены. Но я — капитан. Что мне делать на суше? Профессия привязывает к морю.

Ивета попыталась представить себе Берзиньша без знаков капитанского достоинства или на каком-нибудь маленьком суденышке. Без золотых нашивок, без быстроходного гиганта он сразу как бы съежился и стал терять в ее глазах всю привлекательность. Тот, другой Берзиньш, был просто сухой и ограниченный человек, не интересовавший ее ни с какой стороны.

А он продолжал, словно сам себе, со странной печалью:

— На острове Кундзиньсала в Риге у меня дом, получил в наследство. Там растет большой каштан. И все чаще хочется, чтобы ветки его стучали в окно, чтобы не вибрировали стены и тарелка не ползла по столу...

«Вот когда начинается что-то, — подумала Ивета. — Вот если бы он и дальше так!» Но капитан умолк. И снова пришлось спрашивать Ивете — о морской романтике, о семьях моряков.

— Об этом так просто не расскажешь. Отложим до завтра. Где-нибудь во второй половине дня, когда выйдем в Северное море.

— Ну, хоть что-нибудь сейчас! Коротко!

— Коротко? Ну, ладно. Романтика исчезает. Семья? В молодости держится на любви. Но что делать, если муж постоянно вдали и дома появляется как гость? Если он шлет лишь радиограммы и деньги, любовь исчезает, даже дружба исчезает, а на их месте не возникает ничего, даже духовной близости, и тогда... тогда семья рушится.

— Но семьи же есть у всех?

— Идти в море от пустоты и возвращаться в пустоту?

— А сами вы?