Разные годы жизни

И вот уже пять лет она одна. А зачем ей вообще кто-нибудь? После защиты диссертации приличная зарплата, гонорар за книгу, заработок консультанта позволили ей обзавестись машиной; унаследованная от матери довоенная квартира тоже не стояла без обстановки. Ивета имела возможность жить, как сама и только сама хотела. Без господ и повелителей. Без диктата. «Еду, куда хочу, иду, куда пожелаю, ем и одеваюсь, как мне нравится. Семья? Дети? Да где они, эти счастливые семьи? И где — великая радость, которую якобы должны приносить дети? Что же, просто выполнять биологическую программу? Спасибо! Ее не обошла любовь стороной, мужские ласки при желании можно повторить, если только она, именно она сама этого захочет».

В иллюминаторе виднелись обращенная к морю телевизионная ретрансляционная вышка, портовые строения, жилые дома. Бинокль помог разобраться: знаменитый Скаген! Как близко, протяни только руку! Слышанное некогда на уроках географии годами лежало в неведомых закоулках, чтобы теперь вдруг оказаться зримым и ощутимым и вызвать радостное ощущение встречи. Да, хорошо, что не все забылось.

Было около семи вечера. Темные гряды облаков снижались, будто хотели нырнуть в воды Северного моря, грязно-зеленые, местами серые, совсем не такие, как на Балтике. Ветра не было, но море все же волновалось. Кто всколыхнул его? Может быть, какая-то невидимая, скрытая в самой глубине сила?

Быстро темнело. Где-то у горизонта грохотал гром, сверкали молнии. Ивете стало казаться, что море везде: под судном и над ним, что молнии — вовсе не молнии, а вспышки маяка, мощные и отовсюду видные, чтобы не ошибались корабли в темнеющем просторе, упорно врезаясь в черные, грозные, словно отполированные непрерывным движением долины между гребнями волн. Волны кувыркались, как расшалившиеся мальчишки. Не близость ли суровой Атлантики так взволновала море?

За ужином она оказалась за столом одна. В пустом стакане ритмично позванивала ложечка; хлебница, словно ее погоняли, беспрерывно шныряла по столу, вдруг останавливаясь на самом его краю.

Впервые Ивета ощутила, что никому и ничего не в силах дать. Ни хорошего, ни плохого. Она предлагала свою помощь даже поварихе, хотя стряпала, как и стирала, только при самой крайней необходимости. Особенно не любила она чистить картошку и мыть посуду.

Судно качалось вверх-вниз. «Почему они не регулируют? Где это их хваленое устройство?» — с возрастающей неприязнью думала Ивета. Когда судно ползло вверх, было легче; зато движение вниз вызывало режущую боль в висках, сразу тяжелела голова.

В каюте жалобно позванивал подвешенный к полке медный колокольчик, раскачиваясь все шире и шире. Не хватало воздуха. Она отворила иллюминатор, и сразу же ее лицо обдало водяной пылью, словно из пульверизатора.

Везде, куда ни взглянешь, — вода, вода, вода, разъяренная до предела, страшная в своей слепой ярости. На ее просторе судно было единственным, на чем можно было сорвать злобу, и удар следовал за ударом.

«За что? За что же? Проклятое Северное море! — лихорадочно думала Ивета. — Даже капитан Берзиньш немощен перед стихией. Как же это, всемогущий человек — и не совладал со слепой силой!»

В висках снова режущая боль. Стало совсем плохо. Ивета почувствовала себя безнадежно беспомощной, сил не было даже, чтобы испугаться по-настоящему. Она сжалась на койке. Лежать, только лежать. Но спасения не было и здесь. Неизвестное и безжалостное тащило ее за ноги, толкало головой вперед. Она была брошена, и не было никого, кто смог бы помочь Ивете Берг, которой в эти минуты надо бы самой оказывать помощь другим. Это была ее обязанность: забывая о себе, думать о страждущих.

«А я не могу подняться, не могу идти и не понимаю, как это случилось. Я всегда была здоровой и сильной, всегда могла все, потому что сила моя идет от прекрасного ощущения свободы». — «Сколько тебе лет, милая Ивета? А если ты заболеешь у себя дома — а от этого никто не застрахован, — кто подаст тебе хоть бы стакан воды?» — «Сама возьму. Сама. Хоть на четвереньках, но доползу. Мне не нужно жалости, я не привыкла, чтобы за мной ухаживали, и и не собираюсь привыкать». — «Слушай-ка, Ивета, но есть же границы человеческим силам! Всегда ли возможно при помощи воли преодолеть все препятствия?» — «Отец вырвался из концлагеря. И я докажу, что я сильнее недомогания... Проклятое Северное море с его так называемой килевой качкой!»

Поединок с собой. Может быть, самый тяжелый из всех, какие суждены человеку. Ивета пока еще не одержала в нем победы, — наоборот, чувство бессилия все возрастало, и с ним приходили всё новые сомнения. «Ничего не сделаю, ничего не успею, а для докторской и подавно ничего не соберу. Какой же толк от моей поездки?»

Громкий, пронзительный звонок разрывал уши, сжимал сердце, вселял тревогу. В коридоре стучали шаги. В ящичке трансляции раздался голос: «Аварийная тревога!»