Разруха

«Первая, самая невыносимая фаза абстинентного синдрома, — сказал мне тогда доктор Георгиев, — наступает почти сразу же, она пройдет здесь, в больнице, под нашим контролем. Потом при сильной наркотической зависимости у пациентов возникает тот беспросветный животный голод, который в быту называют „криком клеток“. Но у относительно наркозависимых пациентов, к которым, по счастью, принадлежит ваша дочь, опасность состоит в другом. Они часто впадают в ступор, все их существо фокусируется на стремлении обязательно, сразу же, любой ценой добраться до необходимой дозы. Получить желаемое — это их единственная стратегия, единственно возможное будущее. Мысль, что они могут остаться без дозы, демонизирует их сознание и мобилизует волю, они готовы на любую мерзость, даже на преступление… Эта навязчивая идея может вызвать и страховой невроз. Вы постоянно должны быть начеку, господин Сестримски, Катарина — на редкость умная девочка, а значит, опасно изобретательная». Именно поэтому я запасся отцовскими брючными ремнями…

Когда, держась за руки, мы вернулись домой, на дачу, нас ждал подлый сюрприз: на террасе сидели мама с Вероникой. Вцепившись друг в друга на неудобной скамейке, обессилевшие от тревоги, трансформировавшие свою любовь в отчаянье, они неестественно оживились, вскочили и затискали Катарину, словно присутствуя на чуде Господнем. И разрушили все, что мы создали в этот день.

— Детка моя, — вопила мама, — как ты прекрасно выглядишь! Как ты себя чувствуешь?

— Мы принесли грибы… — попытался я ее остановить.

— Значит, вы гуляли? Эти горы… и наша дача… дедушка ведь строил ее для тебя и для Милы… — я до смерти боялся, что мама заплачет, и она заплакала.

— А я собрала травяной сбор для чая, — невпопад ляпнула Катарина.

Вероника не заплакала. По привычке она пригвоздила меня взглядом, обвиняя в своей боли. Жена явно не спала этой ночью — ее выдавали темные круги под глазами. Прижав к себе дочь, Вероника чуть не задушила ее, словно в отчаянии пыталась накормить грудью. Я зашарил глазами в поисках непременной стрелки на черных колготках, и нашел — на внутренней стороне ее бедра. Губы жены мелко дрожали, тяжеленный арбуз, который она притащила из города, дал о себе знать пятнами пота под мышками, проступившими на шелковой блузке, туфли на высоких каблуках запылились. В ярком солнечном свете синева ее глаз поблекла, но они по-прежнему смотрели на мир с бесконечным удивлением, за которым она пряталась, как за ширмой — совсем как Катарина за своими линзами, размывающими выражение ее глаз и не дающими добраться до ее сути. Я спохватился, что наблюдаю за Вероникой совершенно отстраненно, как за незнакомой женщиной. Попытался вспомнить сумрак в роддоме, когда она, с располосованным животом, ползла по лестнице вверх, к кувезу Катарины. Я помнил об этом, даже мог себе это представить, но то живое и трепетное воспоминание исчезло. Я утратил сердцевину своего чувства, нищенские остатки нашей близости превратились в обычное воспоминание. Кажется, Вероника почувствовала охватившую меня панику и попыталась улыбнуться.

— А как твои дела? — с натужной заинтересованностью спросила она.

— Бросил пить, — отрапортовал я.

— Я имела в виду вас двоих…

— Ходим, взявшись за руки, — ответил я.

— Я сегодня снова разговаривала с доктором Георгиевым, — обратилась она ко мне, но слова предназначались Катарине. — Он меня заверил, что двух месяцев достаточно для…

— Бедный папа, — сказала Катарина.

— …для полного выздоровления, — вздохнула мама, вытаскивая из рукава носовой платок.

— Он очень опытный врач и абсолютно уверен… — завелась Вероника, — он гарантирует… готов поставить на кон свой авторитет…

— Ты прокладки мне привезла? — прервала ее Катарина.

— Слушай, что мать говорит, — вмешалась мама. — Если бы твой дедушка был жив…

Катарина сняла очки, подышала на них, старательно протерла подолом майки с надписью «I love you», но не стала их надевать. Защищенная летним зноем и своей слепотой, она ушла в себя, закрылась и отдалилась. На мгновение мне показалось, что сейчас она исчезнет у нас на глазах.

— Прокладки в полиэтиленовом пакете с продуктами, — испуганно сказала Вероника.

— Вы нам мешаете, — прервала ее Катарина. — Уезжайте. Я хочу, чтобы остался только папа!

А позже, когда я пытался на допотопной электрической плитке потушить грибы в масле, она подошла и обняла меня.

— Почему вы с мамой не разводитесь? — шепнула она мне на ухо как заговорщик.

— Но ты же видишь — я больше не пью.

— Если ты этого не сделаешь, она тебя бросит. Я это предчувствую, пап, — ее голос звучал не задушевно, а как-то клятвенно-торжественно.

— Не пью и отлично себя чувствую.

— Ты забыл держать меня за руку.

— Что-то я стал рассеянным… после прогулок у меня зверский аппетит, — сказал я и взял ее за руку, продолжая помешивать закипевшую еду.

* * *