Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Не следует, конечно, думать, что все дело в ошибках Петра Великого и Феофана Прокоповича. Причины трагедии русской церкви лежат глубже. Объединительная политика московских великих князей от Иоанна I Калиты до Василия III, проходила под знаком постоянного утеснения общественных свобод. Собирание русских земель в один карман вполне поддерживалась митрополитами русской Церкви, которых московские владыки мудро пригласили жить под своим покровительством. Все значительные духовные вопросы, встававшие перед церковной властью на протяжении XV–XVI вв. – борьба с ересью «жидовствующих», спор иосифлян с нестяжателями – разрешались не без помощи светской власти и к явной выгоде для последней. Истребление всяческого инакомыслия, приверженность светской политике концентрации неограниченной власти в одних руках, выработка мессианистких концепций, освящающих власть московских государей – все это шаги церковного руководства, которые вели к дезавуированию неписаного общественного договора, издревле существовавшего на Руси в период господства лествичного права. Но ведь на этом пути духовным лицам неплохо бы было руководствоваться примером Основателя христианской Церкви, про которого она же устами евангелиста провозглашала, что Он «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12:20). На деле же нередко происходило иное: взяв на себя труд «печаловаться» о заблудших и ходатайствовать о преступивших перед лицом светской власти, Церковь не смогла преодолеть соблазн наставлять власть предержащих в делах сугубо земных, не миновав искушения говорить и наставлять так, чтобы сие предержащим было приятно слышать и отвечало бы их, предержащих, интересам.

Идея о богоизбранности власти приобрела характер официальной доктрины государства, продержавшейся вплоть до конца самодержавия в России. Ничего удивительного и исключительного в этом нет – все европейские монархи также ощущали себя помазанниками Божьими. Идея богоизбранности царя проходит через Ветхий завет; проблема заключалась в том, что царская власть была дарована еврейскому народу, снисходя к его ропоту, что он руководим пророками и судьями – духовными наставниками – в отличие от прочих народов, управляемых царями. Завуалированный таким образом бунт против Бога имел следствием установление значительно более тяжкой для народа формы власти: даруя первого царя Саула, Бог честно предупредил, что «и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе» (1 Цар. 8). Не знать об этом русские иерархи и образованные священнослужители не могли. Тем не менее, рабство земное они, как и в свое время ветхозаветный народ, предпочли отказу от собственной воли в пользу водительства Божия, т. е. рабству Богу, очевидно, уповая, что смирение перед земной властью будет способствовать избавлению населения от душепагубной гордыни, воспитывая души для Царства Небесного, и обузданию своеволия и беззакония «сильных во Израиле», поскольку царь-де «не напрасно меч носит» (Рим. 13:4). Однако, видимо пожертвовав свободой воли пасомых, они одновременно невидимо пожертвовали дарованной каждому человеку свободой в духе и истине, которая одна, согласно Писанию, и может избавить человека от рабства греху, поскольку ни одна земная власть никогда не захочет вникать в богословские тонкости разграничения столь явной омонимии, предпочтя выгодно эксплуатировать содержание понятия «рабство царю» земному или небесному по собственному произволу. Последствия эта концептуальная перверсия имела для нашей истории самые трагические.

Не растущая постепенно во второй половине XIX в. образованность, как это может показаться из воспоминаний Л.К. Артамонова, разрушала религиозность населения – ее разрушало выхолащивание религиозных ценностей и истин в столкновении с жестокой реальностью эксплуатации Церкви светской властью, стремившейся припрячь Бога в начинающую буксовать колесницу имперской государственности. Образованные люди, вроде Артамонова, которые и составляют национальные элиты, просто острее все это на себе чувствовали, поскольку играли роль шестеренок в государственном механизме и не испытывали удовольствия от давления зубьев шестеренок высшего порядка, приводящих их в движение в неведомом им направлении. Народ до поры безмолвствовал, влекомый государственной волей и имперскими амбициями властей. Но когда жертвы, которые от него требовались, непосредственно начинали сказываться на его укладе жизни, сначала глухо роптал, а потом взял и сбросил с себя иго всякой государственности.