Развеянные чары

«Развеянные чары» порывают с исторической правдой еще более решительно, при этом реальные события не столько обрастают новыми подробностями, сколько переносятся в иную среду – фантастическую, колдовскую, в атмосферу магии и волшебства. То есть именно туда, где «с неба падает зерно, а у лошадей растут рога», в мир небылиц, столь гневно отвергнутый Сыма Цянем. Однако и окутанный волшбой и магией сюжет романа не обошелся без непременного атрибута подлинной истории: злодеи, злоумышлявшие против законной власти, наказаны и нравственно осуждены. А без этого и за кисть не стоило браться…

Исторический факт и художественный вымысел

Давно замечено, что почти вся китайская проза располагается на пространстве между документом, подлинным историческим свидетельством, и самой безудержной фантазией. Какой бы материал ни побуждал китайского сочинителя к творчеству, главный импульс всегда рождался из удивления. Удивить мог исторический факт – своей конкретностью и авторитетом; удивить мог пример безупречной нравственности, образец высокоморального деяния или, напротив, распущенности, подлости, предательства. А самым удивительным оставался мир духов, оборотней и демонов, не отделенный от реального мира четкой границей: стоило, например, человеку уснуть, как в жизнь его вторгались удивительнейшие существа и с ним начинали происходить престранные события, хотя основой для сновидений всегда оставался конкретный жизненный опыт.

Историзм и фантастика прозы имеют глубокие корни в китайском традиционном мировоззрении. Конфуций, заложивший в VI веке до н. э. основы своего учения, был яростным поклонником всего подлинного, правдивого, достоверного и не менее яростным порицателем всякого рода выдумок. Поэтичнейшие древние мифы он отвергал вовсе или вылущивал из них якобы историческое зерно. Мифические персонажи становились у него мудрыми правителями, которые умели следовать истинному пути и подчинять себе народ без насилия над его природой; баснословное прошлое превращалось в достоверную историю с датами, именами, событиями и т. п.

На другом полюсе мировидения древних китайцев находятся представители противоположного по духу вероучения – даосизма (от «дао» – «путь»), основателями которого считаются Лao-цзы, автор «Дао дэ цзина» – «Книги о пути и его воплощениях», и Чжуан-цзы, оставивший после себя собрание странных фантастических притч и диалогов. И «отцы» даосизма, и их многочисленные последователи словно задались целью опровергать любое утверждение конфуцианцев – в их сочинениях царствует фантастика во всевозможных видах, чудесное не только не отрицается, но и всячески культивируется.

Китайская культура редко представляет какое-то из этих двух учений в чистом, беспримесном виде. Скорее мы можем говорить о переплетении конфуцианских идей с даосскими, а также о воздействии буддизма, начиная с I века н. э., когда он пришел из Индии. В разные эпохи преимущественное влияние на умы могло оказывать даосское, буддийское или конфуцианское учение, но глубинное их единство всегда сохранялось. Пожалуй, в повествовательной прозе оно ощутимо, как ни в одном другом виде словесности.

«Беллетристика» возникла в Китае позднее деловой, утилитарной прозы. Последняя, впрочем, тоже не лишена художественных достоинств – многие произведения историографии и философской публицистики несут в себе отчетливо выраженное художественное начало. Так, в книге Чжуан-цзы даосские идеи облечены в столь яркую, далекую от сухой рассудочности форму, что и вне философского контекста способны оказать на читателя (и столетиями оказывали!) чисто эстетическое воздействие.

Великого историка Сыма Цяня всегда чтили в Китае как образцового стилиста. Его «Исторические записки» – замечательный литературный памятник, а не просто собрание более или менее достоверных сведений о прошлом. Благодаря его сочинению исторические сюжеты становятся широко популярны и широко используются уже в ранних образцах художественной прозы. Во взаимодействии историографической литературы и ранней повествовательной прозы важно подчеркнуть и то обстоятельство, что нарождающаяся художественная словесность нуждалась в покровительстве признанного канонического жанра, каким являлась высокая историко-философская проза с ее отработанной стилистикой; она, конечно же, тоже была полна вымысла, но вымысла, поданного как подлинный факт.

Повествовательная проза: эпохи, жанры, темы

Кажется нелишним познакомить читателя с тем, как на протяжении столетий происходило становление китайской повествовательной прозы до времени ее расцвета в XVI – XVII веках.