Развеянные чары

Несмотря на расхождения в деталях, ранние произведения художественной прозы, бесспорно, ориентированы на исторический факт, хотя и тяготеют к небылицам. А у позднейших авторов связь с реальностью слабеет и все отчетливее проступает стремление к созданию собственно художественного мира. Дошедшие до нас «исторические» повести отличаются достаточно высокими художественными достоинствами – для своего времени в них вполне разработан сюжет, авторы проявляют вкус к подробностям и т. п., – и может показаться странным, что эта ветвь китайской «беллетристики» на несколько столетий заглохла; процветали между тем произведения, в художественном отношении гораздо менее совершенные.

«Исторические» повести именно в своей ориентации на достоверный факт, на реально бывшее событие демонстрируют приверженность их авторов к конфуцианской идеологии. Скажем, в уже поминавшейся выше повести «Яньский наследник Дань» не только главный герой являет собой чисто конфуцианский тип благородного мужа – цзюньцзы, но и все второстепенные персонажи, бесспорно, люди чести на конфуцианский лад; более того, оправдывая свою безвестность, Цзин Кэ ссылается на знаменитых высоконравственных героев конфуцианского предания, которые до поры до времени тоже пребывали не у дел («В древности Люй-ван, покуда резал скот и удил рыбу, был презреннейшим человеком в Поднебесной. Лишь повстречав правителя Вэнь-вана, он стал наставником в царстве Чжоу…» и т. п.). Число примеров можно было бы легко умножить.

Скорее всего, подобных произведений было создано немало. Они отражали не только определенный этап становления художественной прозы, но и – в опосредованной форме – характер эпохи, время расцвета конфуцианства на рубеже нашей эры, в эпоху Хань (206 до н. э. – 220 н. э.). Падение в III веке Ханьской империи вызвало и кризис государственной власти, и кризис идеологии. Кончилось время политической стабильности, когда незыблемыми казались семейная иерархия (конфуцианский принцип сяо – почитания младшими старших) и воспроизводившая ее в масштабе страны иерархическая пирамида «народ – чиновники – император». Началось «смутное время».

Народные восстания, вторжения иноземцев, борьба могущественных вельмож за власть, внезапные возвышения и сокрушительные падения претендентов на престол, голод, разруха, неуверенность в завтрашнем дне – все это поколебало вековечные устои морали, покоившиеся на конфуцианской добродетели. Никого уже не впечатляли разговоры о человеколюбии или книжные примеры из жизни древних героев. Все сделалось зыбким, призрачным, и на смену ритуальным нормам поведения, которым больше не было веры, пришла внутренняя раскованность; идеал высокого служения оказался скомпрометирован, и все больше и больше просвещенных мужей предпочитали службе жизнь на лоне природы.

Вероучения даосов и буддистов выдвинулись на первый план; конфуцианство словно бы стушевалось. Популярным сделался философский даосизм Лао-цзы и Чжуан-цзы и его магическая версия; широко распространились различные средства достижения долголетия, увлечение алхимией; маги и кудесники предсказывали будущее, творили чудеса, слухи о которых распространялись в мгновение ока. Может быть, это было единственное, что давало людям опору в то время. «Жизнь человеческая – что роса поутру», – сказал тогда один поэт.

Просвещенные литераторы обратились к дотоле презираемой народной словесности сказок, былин, анекдотов, иногда обрабатывая их, иногда сохраняя первозданную наивность. А уж в народе всегда жила вера в духов и оборотней, в привидения и прочую нечисть. Более того, появляются анекдоты, в которых иронически переосмысливаются неприкосновенные образы героев исторических преданий, даже сам Конфуций порой предстает на страницах подобных рассказов далеко не мужем совершенной добродетели. Он явно терпит поражение в «беллетризованных» дискуссиях с Лао-цзы; во многих рассказах мы прочтем, как его ученики насмешливо слушают наставления учителя и т. п.