Развод. Вспомни, как мы любили

И я будто со стороны наблюдаю, как потная мужская ладонь зажимает мой рот, а тонкие губы шепчут:

— Ты сама этого хочешь… не зря так жопой крутила передо мной…

Я после признаний Виктора истошно кричала и крушила дом.

А сейчас лишь мычу с широко распахнутыми глазами. Андрей валит меня на пол. Я вскидываюсь под его тушей и получаю тяжелую оплеуху по уху. В голове звенит, и на несколько секунд в глазах темнеет.

Я чувствую, как трещит по швам моя юбка.

Нет.

Я не хочу.

— Надушилась, сука, блузку прозрачную надела… И каждый раз что-то новенькое… взгляды… знаю я таких шлюх…

Нет.

Я вела себя всегда прилично и вежливо. Без намеков. Ладонь Андрея пахнет известью и цементом.

В голове вспыхивает, как он закрыл дверь, опустил жалюзи и забрал ключи.

Вторая рука лезет мне под юбку, и я вновь брыкаюсь, мычу и тону в ужасе, а потом мои легкие обжигает рваный вдох.

Кто-то буквально срывает Андрея с меня.

Я неуклюже отползаю, захлебываясь слезами, и забиваюсь в угол.

Виктор за шиворот отбрасывает Андрея к стене и наносит по его удивленному лицу удар.

Глава 32. Вот это страсти

Молчаливый удар за ударом. Брызги крови, которые веером из точек оседают на белых стенах.

У Андрея не выходит отбиться.

Это бессмысленно.

У Виктора поставлен удар.

В секции единоборств, на улице, в университетских драках и агрессивных встречах с такими же придурочно-амбициозными выскочками.

Я слышу хруст, стоны и хрипы. Виктор не останавливается. Глаза пустые, лицо бледное, как алебастровая маска.

Его истинная ярость не про красные пятна на щеках или лбу, не про расширенные зрачки и не про рык с матами.

Она тихая, выверенная и быстрая.

Я должна его остановить, потому что у Андрей уже не держится на ногах, и свитер на груди весь в крови.

— Вить…

Но он меня не слышит, а голова Андрея безвольно болтается от нового удара.

— Вить…

Виктор отпускает Андрея, и тот мешком падает к его ногам. Окровавленный и без сознания. Хочу верить, что без сознания.

Перевожу взгляд на Виктора, который встряхивает рукой и разминает пальцы, а затем сплевывает и похрустывает шейными позвонками.

Я не раз после драк обрабатывала его ссадины, разбитые брови и губы. Прикладывала лед к синякам, но никогда он не смотрел на меня так, как сейчас. На меня смотрит не человек, а зверь, который вышел из клетки после многолетнего заточения.

— Вить… Он жив?

— Насрать, — отвечает он и делает ко мне шаг.

Я вся съеживаюсь, когда он делает еще один шаг, и обнимаю себя за плечи. По щеке бежит слеза, въедается солью в кожу.

Он садится передо мной на корточки, и я вздрагиваю.

— Это я, Маш, я, — касается моего подбородка. — Тише… ты цела?

Осматривает мое лицо, шею и руки. Касается меня окровавленными пальцами осторожно и невесомо, и вглядывается в глаза, когда я всхлипываю и судорожно выдыхаю.

— Это я, Маш… Я рядом… Все хорошо.

А затем мягким рывком за запястье привлекает меня к себе и укрывает теплыми объятиями, в которых я опять всхлипываю и реву в мягкий и шерстяной шарф.

— Я ничего не делала… Я была вежливой… — глотаю половину слогов. — Не соблазняла, не провоцировала… я ничего не делала…

— Я знаю, Маш, знаю. Я рядом.

— Нет… не рядом… Был рядом, но не не теперь… Я одна, мне страшно. Так страшно.

— Екарный театр! — раздается возмущенный мужской голос. — Какого черта, Вить?

В проеме стоит толстяк с жареным пирожком в руке и жует, глядя на Андрея:

— Етить-колотить, — глотает и вновь кусает пирожок. Затем переводит на меня взгляд и бубнит, сосредоточенно пережевывая кусок пирожка. — Доброе утро, если оно, конечно, доброе.

— Юр, свали! — рявкает Виктор.

— Ты меня оставил одного!

— Да, твою ж дивизию!

— Меня нельзя оставлять одного! Пирожок сунул и думаешь все? Я буду сидеть один и скучать?

— Кто это? — шепчу я.

— Лучший друг твоего мужа… ой, — опять кусает пирожок, — бывшего мужа, — шмыгает. — Я с ним ночь провел. И да, я люблю двусмысленности.

Виктор садится рядом и сжимает переносицу.

— Как ты меня достал.

— Юрий Пастухов, — “лучший друг” Виктора расплывается в улыбке. Запихивает в рот остатки пирожка, торопливо пережевывает их, вытирает салфеткой пальцы и ворчит с набитым ртом. — Чую, меня ждет веселые часы на унитазе после этого жареного дерьма, но, блин, что ж поделать.

— Твой друг? — в шоке смотрю Виктора.

— Нет.

— Да, — Юрий шагает к Андрею, наклоняется и касается его шеи без тени страха. Цыкает. — Живой, — а потом за подбородок разворачивает окровавленное опухшее лицо к себе, оттягивает нижнюю губу и хмыкает. — На зубы придется потратиться и на пластику носа тоже. Возможно, еще скуловые кости ты ему сломал. Челюсть точно, — поднимает взгляд на Виктора, — добьем?

— Что? — шепчу я.

— Я сам разберусь, — Виктор убирает руку с лица и смотрит на Юру исподлобья.

— У меня есть знакомый, к которому можно этого соколика в рабство сдать, — Юра щурится. — На свиноферму.

Я вздрагиваю, когда Андрей хрипит. Юра с равнодушием социопата пинает его. Размашисто и сильно, а затем еще раз. Я закрываю лицо руками.

— Я тоже нервный сегодня, — мрачно отзывается Юра. — Ночь не спал.

— Маш, — шепчет Виктор и разворачивает меня к себе. — Послушай…

— Нет…