Разворот на восток

– Да, Коба, ты прав, сейчас как раз самое время прихватить этих господ на горячем. Отряды десантного ОСНАЗа готовы, и только ждут твоей команды. Что касается «отряда 731», то мы считаем, что живыми и здоровыми необходимо брать всех обитателей этой клоаки зла, и особенно нас интересуют господин Сиро Исия и его заместитель Масадзи Китано. Мы, конечно, сами не собираемся разрабатывать ничего подобного вирусному или бактериологическому оружию, но поскольку такое оружие не обладает никакой избирательностью, разрабатывавшие его японцы одновременно должны были заниматься и разработкой вакцин, чтобы от порожденных ими болезней не пострадало собственное население или военные.

– А еще, – дрожащим от ярости голосом сказала Антонова, – необходимо сделать так, чтобы ученые-людоеды, ставившие смертельные опыты над живыми людьми, среди которых были женщины и дети, в том числе граждане СССР, никогда не бы смогли смыть с себя это клеймо, стать уважаемыми и состоятельными людьми, владельцами частных клиник и родильных домов, лауреатами международных научных премий и правительственных наград. В шарашку их пожизненно, без права амнистии и реабилитации, и чтобы в конце жизни их ждал крематорий с отправкой пепла в канализацию! Человечество должно забыть, что такие когда-то жили на свете. Помнить людям следует только тех, кто освободил мир от нацистской и самурайской чумы.

– Скорее всего, товарищ Антонова, вы полностью правы, – сказал Сталин. – Новых геростратов, решивших повоевать за мировое господство, должна ждать геростратова судьба. Что касается так называемого императора Пу И, то мы еще посмотрим. У нас многие монархи перековались и стали приносить пользу, и этот, думаю, тоже не будет исключением.

18 февраля 1944 года. 09:15. Маньчжоу-го, Синьцзин (Чанчунь), Императорский дворец.

Император Маньчжоу-го Пу И.

Нет, мне не было особо страшно. Я уже давно приучил себя относиться спокойно ко всем перипетиям собственной судьбы. Это было несложно. Ведь я никогда не был хозяином своей жизни. Уже с самого раннего детства я стал понимать, что лишь следую чужой воле – подобно листку, носимому ветром. Я привык к этому. Точнее, смирился и убедил себя, что так жить гораздо проще. Не ощущал я себя ни гигантом мысли, ни великим реформатором, ни борцом за великие идеалы. В то же время комфорт мне был необходим. Роскошь и высокое положение компенсировали мне необходимость приспосабливаться к обстоятельствам.

Впрочем, иногда меня посещали тайные мысли о том, что я мог бы кое-что изменить в стране к лучшему, если бы из меня не сделали послушную марионетку. Да, порой я тешил себя такими раздумьями. Легко размышлять, когда знаешь, что смелые мечты все равно неосуществимы в силу обстоятельств… В своих тайных грезах я ненадолго становился могущественным и самостоятельным правителем, с которым считаются сильные мира сего, который принимает дерзкие решения и командует армиями, которого искренне любит и уважает народ. Но я никогда не рискнул бы поделиться с кем-нибудь своими соображениями, прекрасно понимая, что в этом случае меня быстро «вернут в реальность», и это возвращение может быть весьма болезненным. Я это понял давно. Все, в чем я пытался проявлять хоть какую-то самостоятельность, на корню пресекалось, осуждалось и запрещалось.

Так что мне оставалось только быть покорным и делать все так, как диктуют приставленные ко мне японские кураторы, которых следовало бы назвать просто надсмотрщиками. Но, по крайней мере, жизнь моя была относительно спокойной, хотя, конечно же, в ней не хватало остроты и воодушевления, благородных устремлений и ярких побед – того, к чему человеку, и тем более императору, свойственно стремиться.

Вообще я всегда искал какую-то Идею… Просто Идею – для того, чтобы увидеть хоть какой-то смысл в довольно унылой и однообразной действительности. Идею стройную, привлекательную, которая внесла бы порядок в мое мировоззрение, дала бы ответ на многие вопросы. Ведь все, чем был заполнен мой разум, представляло из себя какое-то дикое невозделанное поле с редкими ростками сомнительной рациональности. Я как-то внутренне чувствовал, что такая идея существует, но мне нет к ней доступа и, возможно, никогда и не будет. Потому что паутина предначертанности, которой я был опутан с самого рождения, не позволит мне познать то, что доступно свободным.