Развращённые

Новых работников было намного меньше, чем она ожидала. Многих лисица помнила, и по осторожным взглядам стало понятно — её тоже помнили. Кому-то наверняка бы хотелось забыть.

У Марлен было девять лет, чтобы перестать бояться ОГЕЙ-Центра. Лисица многое пережила, и страха больше действительно не было.

Но Доган об этом не знал. Сидя на совещании, мыслями он был со своей лисицей. Те две встречи, что у него были запланированы в ЙЕГО-Центре, прошли плохо, так как он никак не мог сосредоточиться на вопросах, что ему задали, и тем более дать на них вразумительные ответы, А потому, когда ему пришло сообщение (не от нее, от помощника), что Марлен желает его видеть в ОГЕЙ-Центре, не раздумывая сорвался с места и поехал к ней.

Цветок у входа в центр, ощутив присутствие Догана, начал клониться в его сторону. Догану пришлось потратить несколько минут, чтобы непослушное ласковое растение, стремящееся разрастись по всей лицевой стене здания, успокоилось. Оно ластилось по своему хозяину и скучало по тому времени, когда они видели каждый день.

— Извини, малыш, — прошептал Доган на родном языке, поглаживая темно-зеленые листики, — не могу тебя к себе забрать обратно, ты ведь знаешь, как сильно мне нужен.

Растение кивнуло своим красным, размером с двухметровое здание, бутоном. Они, как обычно, поняли друг друга.

Доган нашел лисицу в медицинском блоке. Она сидела на кушетке, а в углу валялся комнаты (именно валялся) медработник. Кажется, доктор… ящерр, такой же, как Доган. Один из передвижных шкафчиков с колесиками, был перевернут, лекарства, что лежали на нем, при падении разлетелись в разные стороны.

Судью охватило плохое предчувствие.

— Как ты смогла его вырубить? — Доган кивнул на доктора.

Женщина смотрела не на него, а на распахнутый шкафчик прямо по курсу, где лежали разнообразные, не очень понятные Догану медицинские приборы. В комнате было так много белого цвета, что темный костюм судьи, и красная рубашка Марлен, казались здесь почти неуместными.

— Это было не сложно, — хмыкнула женщина, рыская глазами по внутренностям распахнутого шкафчика. — Он так тебя боялся, что даже не сопротивлялся моим ударам. Я бы, наверное, и убить его смогла. Может, потом так и сделаю.

— Логично. — Догану хотелось бы сесть рядом с Марлен, но он не решился. Подумать только, он — и не решился! Остался стоять посреди комнаты, такой неуместный в этой белой кричащей чистоте.

— Что случилось, лисица?

Она на него посмотрела. Тот взгляд заставил его подобраться, насторожиться, и намного решительнее повторить вопрос:

— Марлен, что случилось?

У неё был взгляд старухи. Взгляд, упрямо направленный в сторону проклятого распахнутого шкафа.

— Меня взяли на обучение в гонщицы в одиннадцатилетнем возрасте. С тем пор, каждый месяц я проходила медицинское обследование в этом здании. Иногда я попадала на обследование в другие комнаты, к другим врачам, но чаще всего… — она похлопала по кушетке. — В последние годы я попадала именно в этот кабинет, к одному конкретному ящерру, — и кивнула на врача.

Доган теперь уже более внимательно присмотрелся к человеку без сознания. Понял, что тот — не случайная жертва лисьей агрессии, а нечто намного большее.

Крупная шея, ярко выраженный серебристый цвет кожи, впалые глаза, массивный.

— Приглянулась я ему, видимо, — хмыкнула лисица. — Проверки были каждый месяц, но… у нас же были браслеты, и далеко не все анализы нужно было брать ежемесячно. Но нет же… этот меня постоянно убеждал в том, что не верит результатам, транслируемым из браслета. Ну, как убеждал, ставил перед фактом. Видишь вон то кресло, — она указала на гинекологическое кресло в углу. — Он садил меня в него, укладывал мои ноги на подставки, и становился меж бедер. А затем… Он никогда не надевал перчатки, голыми руками прикасался ко мне, гладил, трогал.

Она смотрела на шкафчики, эта сильная беззащитная лисица.

Доган таки присел на кушетку, рядом с лисицей, но тоже на неё не смотрел. Так им было легче — не смотреть друг на друга. Он кожей чувствовал каждое её воспоминание, её тело вздрагивало в такт неприятным отрывкам из прошлого.

— Я была невинна, и это его останавливало. Но… слово невинность — оно очень переоценено. Нельзя быть невинной, хоть раз побывав в руках… этой мрази. Понимаешь, Доган, нельзя. Невинность — она в душе, а не меж ног. Я перестала быть невинной, когда впервые попала в Штольню, и меня наказали за просьбу позволить увидеться с мамой, сами же ученицы избили. Откуда же мне было знать, что иметь маму — это очень большая редкость, у многих её не было, и я своими просьбами злила этих сирот. Так злила, что они решили меня… привезти в чувство, избив.

Она обернулась к нему. В глаза — безумие.