Реактор. Черная быль

Переживать развод Гелию было некогда. Он теперь приезжал в Москву лишь на день-два. Квартира пустовала, мама Лара и мама Аня, после долгих уговоров Леонида Петровича, переехали на дачу. Готовить себе еду Гелию было лень, да кроме вечно подгоравшей у него яичницы он иных кулинарных изысков так и не освоил. По Колькиному настоянию стал обедать, а чаще ужинать в кафе «Встреча» – удобно, недорого, а главное, очень вкусно. Почти как у мамы Ани.

Все остальное время проводил в Киеве, где полным ходом уже шло строительство Чернобыльской атомной электростанции и даже возводился на берегу реки Припять невиданной красоты, сплошь из белого камня, городок атомщиков.

Глава одиннадцатая

В конце семидесятых, когда было принято решение союзного правительства о строительстве новой атомной станции, первый секретарь ЦК партии Украины Щербицкий собрал экстренное заседание.

– Я только что из Москвы. Постановление о строительстве атомной станции Косыгин подписал. Кончено такой мощный энергоноситель нам очень нужен, но решение строить станцию на берегу Припяти мне кажется рискованным и не совсем продуманным, – произнес Владимир Васильевич. – Прошу высказываться.

Но не те люди были искушенные жизнью партийные функционеры, чтобы вслух говорить, о чем они думают. Нарушил молчание президент украинской Академии наук. Он предложил создать специальную комплексную группу ученых, строителей, экологов, чтобы всестороннее изучить все плюсы и минусы будущей АЭС.

Когда выводы специальной комиссии были подготовлены и оформлены как докладная записка, этот документ немедленно переслали в Москву. Ответ не заставил себя ждать. На первой странице докладной стояла свирепая резолюция председателя Совмина СССР Алексея Николаевича Косыгина: «Демагогия».

Отношения Щербицкого с Косыгиным не заладились издавна. С виду тихий, немногословный, Косыгин не только обладал обширными знаниями и талантом руководителя, но еще ибыл упрям до патологии. Он очень редко спорил, находя совершенно иные методы доказывать свое мнение. Человек замкнутый, даже нелюдимый, он и увлечение себе выбрал такое, чтобы оставаться одному, – обожал греблю на байдарке-одиночке.

Однажды у Щербицкого была возможность убедиться, каким непреклонно-жестким может быть предсовмина. Это произошло во время совместной поездки в Ташкент, когда несколько дней подряд им пришлось провести вдвоем. Советскую республику Узбекистан за сбор невиданного урожая хлопка награждали орденом. Награды, как правило, вручали члены Политбюро. На этот раз решили, что награждать будут Косыгин и Щербицкий. У приехавшего в Москву Владимира Васильевича дел было множество, он закрутился, о предстоящей поездке даже и не задумывался. Предупрежденный помощником, в назначенное время вышел из резиденции, сел в машину и развернул свежую газету. Буквально через несколько минут машина остановилась, водитель оповестил: «Приехали». Щербицкий глянул в окно лимузина и ничего не понял. Они находились явно не в Домодедове, откуда улетали ташкентские рейсы.

– Это куда же мы приехали? – спросил он у шофера.

– Депутатский зал Казанского вокзала, – бодро отрапортовал тот, а из зала уже выбегал предупредительный дежурный, спеша навстречу высокому гостю.

Выяснилось, что решение ехать поездом принял самолично Косыгин, даже и не подумав поставить об этом в известность своего попутчика.

– Напрасно вы меня не предупредили, Алексей Николаевич, я бы к назначенной дате самолетом прилетел, а теперь трясись тут, – посетовал Щербицкий.

– Тряски сейчас никакой на железных дорогах нет, вагон у нас комфортабельный, а три дня спокойного, без всякой деловой суеты отдыха пойдут нам только на пользу, – своим обычным бесцветным, лишенным каких-либо эмоций голосом ответил Косыгин. И было совершенно очевидно, что мнение собеседника его не интересует ни в малейшей степени.

Правительственный вагон и впрямь представлял собой явление супер комфорта. Особой роскошью поражала столовая, отделанная красным деревом, подсвеченная хрустальными светильниками, утопающая в ручной выделки коврах. Но Косыгин предпочитал завтракать и обедать в своем купе, в столовую приходил лишь изредка ужинать. Он вообще из своего купе практически не выходил, и за три дня пути они перебросились всего несколькими ничего не значащими фразами. Позже Щербицкий говорил жене, что за всю его жизнь не было у него таких трех дней, когда он попросту изнывал от безделья и одиночества.

Ташкент подготовился к встрече дорогих гостей со всем размахом своего традиционного восточного гостеприимства. На привокзальной площади дымились мангалы, источая дразнящий запах шашлыка, над кострами возвышались гигантские казаны, куда вмещалось до двухсот килограммов плова. Трубные звуки узбекских национальных музыкальных инструментов – карнаев и сурнаев провозглашали о прибытии московского поезда.

Такого великолепия Щербицкому еще видеть не приходилось, о чем он с восторгом сообщил встречающим. А вот глава Совета министров страны выразил неожиданное недовольство: