Реактор. Черная быль

Адвокат ошибся. Как выяснилось уже в суде, Николай Доронин накануне в Москву вернулся и даже успел дать показания следователю. Допрошенный уже в зале суда государственным обвинителем, Доронин показал, что в игорный дом он пришел не по собственной инициативе – его…завлек Гелий, который вообще много лет назад пристрастил Доронина к карточной игре. Никаких денег и кольца он Строганову не передавал и слышит об этом впервые.

После свидетельских показаний Данилову стало ясно – приговора не избежать. Он глянул на судью. Дерюгина, как и полагается, слушала участников процесса с непроницаемым видом. Народные заседатели, или, как их называли, – «кивалы», мастер часового завода «Слава» и билетер Московского цирка на Цветном бульваре, откровенно зевали – эка невидаль, картежник какой-то.

В своем выступлении адвокат Данилов ссылался на равенство перед законом, убеждал, что никаких доказательств у обвинения нет и заявления свидетеля Доронина являются голословными. Все оказалось тщетным.

Как в испорченном радио, выхватывая лишь отдельные слова и фразы, выслушал Гелий зачитанный судьей приговор: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, в соответствии со статьей 147 Уголовного кодекса… приговорить к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Приговор может быть обжалован…»

Как из тумана раздался сдавленный крик мамы Ани. Мама Лара беззвучно плакала, закрыв лицо руками. На руках осужденного защелкнулись наручники.

Председатель суда Скалевая позвонила по оставленному ей Слащининым номеру телефона, сообщила о приговоре, сухо осведомилась: «Копию вам прислать?» и с облегчением повесила трубку. У подъезда ее ждала служебная машина, и Валентина Ильинична, усаживаясь на заднее сиденье, улыбнулась: в багажнике «Волги» покоились пакеты со всякой деликатесной снедью. То-то будет радости внукам…

Глава шестнадцатая

Его запихали в автобусный металлический отсек – «стакан» на языке заключенных, где даже присесть не удалось, можно было только стоять. Снаружи устроился конвоир с автоматом. Едва машина тронулась, по соседству, через стенку, кто-то запел гнусавым голосом: «А автозак такой автобус, в нем что лето, что зима, а в нем главное не двигатель, а главное – тюрьма». Невидимый голос повторял и повторял этот припев, пока конвоир лениво приказал: «Заткнись!»

– Начальник, это же вокал, – с явной усмешкой произнес голос.

– За этот вокал я твой рот манал, – ответил конвойный.

– Ну, ты даешь, начальник, да ты же чистый Пушкин, – восхитился арестованный и тут же попросил: – Угостил бы сигареточкой.

– Прикладом в зубы я тебя угощу, чтоб дым пошел, – беззлобно ответил сержант.

Они еще о чем-то лениво бранились, но Гелий уже не прислушивался. Он до боли сжал ладонями виски, пытаясь вернуть себя в реальность – все происходящее казалось ему невероятным, кошмарным, жутким сном. Но в реальности, а не во сне он, когда автозак на ухабе тряхнуло, саданулся о железную дверь коленкой так, что чуть не взвыл. Непонятно по какой ассоциации перед глазами явственно, как на экране, поплыли строчки из учебника физики: «Реактор – это прибор, осуществляющий перемешивание». «Причем тут реактор? —подумал он, и тут же его пронзила яркая, как вспышка, мысль: – Это же я реактор! Я свою жизнь перемешал так, что теперь уже обратно не вернешь».

***

При советской власти в Москве тюрем, в прямом понимании этого слова, не было. Было тогда всего лишь три следственных изолятора – СИЗО, которые в народе называли «Матросская тишина», «Бутырка» и «Красная Пресня». В Пресненский следственный изолятор №3, больше известный как «пресненская пересылка», и попал заключенный Строганов.

Как центральная пересыльная тюрьма она была построена еще в 1900 году. Тогда для арестованных хватало всего одного корпуса. Строительство развернулось в тридцатые годы, когда через Пресненскую пересыльную тюрьму прошли тысячи и тысячи советских граждан, отправляемых из Москвы в лагеря ГУЛАГа. В 1960 году тюрьма стала называться следственным изолятором, оставаясь по сути пересылкой. В давно не ремонтированных камерах, вопреки всяким нормам, народу набивалось столько, что часто заключенным приходилось спать по очереди, а если ночью на нары и удавалось втиснуться всем сразу, то с боку на бок переворачивались исключительно по команде.

Войдя в камеру, Гелий даже не сразу смог разглядеть, кто и что в ней находится, – плотный табачный дым застил глаза. Да и запах здесь стоял такой, что он долго продышаться не мог. Не успел новичок осмотреться, как к нему подскочил юркий микроскопический мужичонка неопределенного возраста.

– Куревоесть? – протявкал он.

– Я не курю, – спокойно ответил Гелий.

– Тебя, тля, кто спросил, куришь ты или не куришь? Я спросил, есть ли у тебя курево.

– А ты кто, следователь, или милиционер, чтобы вопросы задавать?

– Чего такое ботаешь? – протяжно заныл пигмей, но в этот момент откуда-то сбоку раздался короткий пронзительный свист – так свистеть мог только голубятник, – и властный голос произнес: