Ребята и зверята

Отец поднял его за ноги и понес. Голова ишачка болталась во все стороны, а Ишка бежала рядом, лизала его и как-то беспомощно хрюкала, словно всхлипывала.

Оказалось, что ишачок родился вполне здоровым. Но он был у Ишки первый, и она сама убила его. Может быть, потому, что испугалась, а может, по неосторожности. Потом мы узнали, что у животных с первыми детьми это часто бывает.

Ишачка понесли далеко в поле закапывать. Мы молча шли следом. Ишка тоже хотела бежать за нами, но ее отогнали и заперли ворота. Она долго носилась вдоль забора, кричала, звала своего ишачка.

Вернувшись домой, мы хватились, что нет Наташи. Она не ходила с нами в поле и вообще, когда выяснилось, что Ишка убила своего детеныша, она куда-то исчезла.

Стали искать ее. Я заглянула в полутемную конюшню. Она сидела в углу под яслями и плакала. Рядом с ней стояла Ишка и облизывала на ее лице слезы.

— Уходи вон! — отмахивалась от нее Наташа. — Болван дурацкий! С ума ты, что ли, сбесилась?.. Моего ишачка уби-и-ила…

И она опять залилась слезами.

Прошел еще год. Хозяин продал городской дом, в котором мы жили, и мы переехали в наш милый лесной домик. Он стоял высоко в горах. Поблизости от него были только казакские юрты, и нам там было полное раздолье. Лошади, корова и Ишка были тоже очень довольны. Они целыми днями ходили на свободе, паслись на горных лугах, пили прозрачную воду.

Мы опять не ездили на Ишке: у нее скоро должен был снова родиться ишачок.

Однажды мы вели Ишку мимо аула. Юрты стояли еще выше в горах, приблизительно в полуверсте от кордона. Там жили пастухи. Старый одноглазый пастух Якуб подозвал нас, окинул опытным взглядом Ишку и сказал, ухмыляясь:

— Скоро маленьке будет.

— Когда скоро?

— Кто знает? Можно сегодня, можно завтра.

— Якуб, миленький, помогите, как бы не пропустить опять… Она убивает своего маленького.

— Три рубля давай. Мой будет смотреть.

Мы огорченно переглянулись.

— Нет у нас трех рублей, — и тронулись было дальше.

— Эй, кыз, девчонки! Иди сюда. Ладно, мой смотрит. Только эте… мамашка сахар таскай, чай таскай, тютюн — табак — таскай, мала-мала все таскай.

Обрадованные, мы горячо поблагодарили Якуба и начали «таскай».

Ишку Якуб оставил около своей юрты. Он вынес на солнце кошму[2], разостлал ее на камне, разлегся и стал принимать от нас дары.

Нечаянно или нарочно, но Якуб ошибся: ни в эту, ни в следующую ночь ишачонка не было. Днем Якуб лежал около Ишки на своей подстилке, и мы его всячески ублажали, а на ночь он действительно брал Ишку к себе в юрту.

Оба эти дня были праздники. Дома пекли пироги, но не единого пирожка мы не съели сами. Все, что нам давалось, мы честно несли Якубу. К большому белому камню у юрты были принесены все наши сокровища.

— Эте што? — спрашивал Якуб, вертя в руках целлулоидную куклу. — Эте йок, не нада. Тащи еще мала-мала чай.

Банку с чаем, сахар и табак мы доставили благополучно. Но вот была задача, когда Якуб потребовал, чтобы мы принесли ему рубаху и брюки. Мы обшарили весь дом, но ничего подходящего не нашли.

— Мама, нет ли у нас какой-нибудь рубахи и брюк?

— Зачем вам?

— Надо.

— Скажите — зачем, тогда поищу.

Якуб строго запретил нам говорить отцу или матери о нашей с ним сделке, и мы молчали.

— Неужели же во всем доме не найдется несчастной рубахи и брюк для своих родных детей? — воскликнула я, выбрав удобный момент, когда в комнате был один отец.

— А для чего им эта несчастная рубаха?

— Нужно, значит.

Отец полез в свою дорожную сумку и вытащил пару рубах.

— А брюк нету, — сказал он. — Не могут ли наши родные дети обойтись без брюк?

Мы взяли рубахи и отправились к Якубу. Он лежал все там же, на своем камне. Около камня стояла Ишка, а рядом с ней… крохотный серенький ишачок.

Она лизала его, кормила и ревниво загораживала от нас своим телом.

Он уже обсох и, хотя еще нетвердо стоял на ножках, пытался уже играть и брыкаться. Ишка не спускала с него глаз.

— Девочка. Это маленьке девочка, — сказал Якуб.

— Тоже ишка? Вот чудесно! Как же мы ее назовем? Ишкой уже нельзя.

— Милка ты моя! Пушистая, как цыпленок! — восторженно вскрикнула Наташа, погладив украдкой мягонькую ляжку ишачонка.

— Милочка, Милка! — подхватили мы хором.

Якуб взял Ишку на веревку и повел к кордону. Крошечный новорожденный мотнул в нашу сторону головкой и затопал за матерью, путаясь и спотыкаясь на неокрепших еще ногах.

— Ну, спасибо тебе, Якуб, — сказала пастуху мать и принесла ему рубль. А отец догадался, куда пошли его рубахи, и отыскал для Якуба еще и брюки.

Мы возились с Милкой, как с куклой. Она и в самом деле была игрушечная: точная копия Ишки, только до смешного маленькая. На другое же утро она прыгала, брыкалась, тянулась своей хорошенькой мордочкой к собакам и сердито лягала их, если они на нее брюзжали.

Улучив удобную минуту, когда Милка насосалась молока и резвилась на солнце, мы подхватили ее на руки и утащили в дом.