Ребус

Здание Префектуры вспыхнуло изнутри. Из окон стали бросаться люди. Пламя сжигало и гралейцев, и граждан Конфедерации, не щадя никого. Загорелись суд, полиция и другие чиновничьи гнездовья. Полицейские и солдаты бросались наутек, а за ними бежали некоторые граждане, другие ломанулись в здания Администрации. Народный представитель продолжал что-то кричать в исступленном ликовании, он не сходил с помоста и широко раскрытыми глазами взирал на творящееся побоище, словно пытаясь запечатлеть каждое мгновение.

А Дитр Парцес вопил в глубине собственного разума. Он перестал удерживать черную тень, а она расползалась по его силам жарким, всеразрушающим пламенем.

* * *

Он очнулся там, в дипломатской казарме в Зеленом Циркуляре. Его принесли, очевидно по приказу Ребуса, в комнату, где он ночевал. Дитр поднялся на локтях, ощущая страшную телесную слабость. Одновременно внутри него притаилось странное, извращенное счастье, которое, очевидно, принадлежало не ему.

Его никто не раздевал, разве что разули и сняли защитную куртку, повесив ее на крючок, прибитый к двери. Зашнуровав ботинки, Дитр натянул куртку и, чувствуя себя нездешним и уязвимым, застегнул ее на все крючки и проверил металлические вставки, чтобы они не съехали в нужных местах. В ушах безмолвным воплем стояла тревога.

В посольство его пустили без личника, узнав седовласого молодого мужчину, с которым Народный представитель соизволил беседовать так долго. Дитра предупредили, что гражданин Ребус отдыхает и может его не принять, Дитр их проигнорировал. Он вломился в зал, распахнув обе двери, и его чуть не сбил с ног короткохвостый кот, решивший сбежать куда подальше от странного человека с зияющей тьмой внутри.

Ребус вскочил со своего любимого кресла. От пережитого возбуждения под глазами у него залегли тени, но он сиял. Приход Дитра его удивил, но не раздосадовал.

– Гражданин Парцес! – провозгласил он. – Празднование в честь Освобождения уже готовится, я хотел послать за вами…

Дитр ногой захлопнул одну дверь, потом толкнул другую. Они с грохотом сомкнулись. Повернувшись к Ребусу, он заорал:

– Ублюдок! Гнилой недочеловеческий ублюдок!

Ребус ошарашенно застыл перед ним, уже осознав, что его оскорбили, но не понимая, что он должен делать. Дитр продолжал беситься, теряя над собой контроль. Он кричал про грязных сектантов с их экспериментами, про его слабого глупого папашу, который бы так и не увидел его, если б не он, Дитр, про целый букет врожденных уродств, от которых Ребус так и не смог избавиться.

– Да что ты несешь, мразь! – рявкнул на него Ребус, выходя из себя. – Я – знатный потомок древней линии…

– Сектантских оборванцев ты потомок! Такой же жестокий, бессмысленный, пустой…

Ребус подурнел от злости. Разумеется, он знал от отца о том, как, почему и от кого родился. Этого не знал ни Эронн, ни другие члены семьи, но все в городке догадывались, откуда вдруг у его отца ни с того ни с сего взялся маленький ребенок. Этот факт своей биографии Ребус не любил, он привык считать себя исключительным и породистым, хоть и вещал о свободе и равенстве. И он вытащил пистолет, направив его на странного седого и сероглазого человека, который столько о нем знал.

Поняв, что сейчас произойдет, Дитр вдруг тихо и внятно заговорил:

– Не надо, Рофомм. Не губи свое посмертие.

– Проваливай во мрак, – ответил Ребус и выстрелил.

Дитра обожгло где-то в районе груди, и он упал на пол, стукнувшись затылком об дверь. Он не знал, убила ли его пуля или вскорости убьет, но напоследок он выпустил залп всемирной взаимной ненависти, который невидимыми смерчами разлетался во все стороны в поисках жертвы.

Отдышавшись, Дитр понял, что может встать. Грудь гудела, на месте выстрела все горело огнем. Он понял, что его защитила любимая куртка, бесполезная против Ребуса в его родном временном узоре, но вполне годная здесь и сейчас.

Народный представитель Всемирно-свободной Гралеи лежал на полу со свернутой шеей, нелепо раскинув руки, которые, похоже, тоже вывихнуло из всевозможных суставов.

Второй раз в своей жизни отвернувшись от трупа Ребуса, Дитр ухнул в бесконечный омут всемирного времени, пронизанный золотыми нитями.

* * *

Триста двадцать первого дня год девятьсот семьдесят восемь Дитр Парцес стоял у выхода с вокзала, откуда шли немногочисленные пассажиры поезда из Акка. Он еле держался, потому что боль в груди расползлась по телесному огромным синяком. Дитр догадывался, что с продырявленной курткой он выглядит не слишком надежным, но сейчас все его силы уходили на то, чтобы держаться прямо, не вздрагивая от боли, когда ему вздумается чихнуть или потянуться.