Речи к немецкой нации

На собственно дидактико-педагогическом содержании «Речей к немецкой нации» здесь нет надобности останавливаться – оно компактно и внятно изложено в самих «Речах». Нас интересовала прежде всего концептуальная основа проекта Фихте. Ясно, во всяком случае, что новое национальное воспитание не есть для философа некая самоцель, но лишь средство – единственное остающееся у немцев средство – к национальному возрождению. Насильственное средство к этому возрождению – восстание, например, – Фихте считает не только нецелесообразным, но прямо опасным для дела национального спасения. «Речи» не зовут на отечественную войну. «Речи» призывают к патриотической сознательности и к работе в духе отечественного воззрения всех – государственных мужей, коммерсантов, педагогов, ученых и литераторов, седых стариков и только что вступающих в жизнь юношей. «Речи» зовут прежде всего к преодолению культурной «иностранщины», к национальному единению, к выработке общественного мнения по национально важнейшим вопросам жизни. Без общего мнения нет и быть не может общественного восстановления, национального самосознания и освобождения. Фихте почти отчаялся добиться этой национальной осмысленности жизни от старшего поколения, и именно потому возлагает надежды на поколение, которое еще предстоит воспитать, именно потому убеждает слушателей, что от идеологии воспитания зависит само будущее нации, зависит прежде всего то, будет ли новое поколение столь же послушно перенимать без разбора все новейшие изобретения новоримского духа – или в нем проснется сознание собственной самобытности в языке, мысли, художестве, государственном строительстве, сознательный национальный характер во всех этих областях. Радикальные призывы были бы тем менее уместны в «Речах», что и отношение философа к личности Наполеона отнюдь не столь однозначно в них, как отношение его к французам как культурной нации, и соответственно к французоманам в собственной его нации, более того, он предполагает в Наполеоне тот же культурный плюрализм, то же почтение к благородству личного духа в любом народе, которое исповедует и сам (обоснованы ли эти предположения, это уже другой вопрос), и потому не может звать на борьбу с Наполеоном, хотя однозначно привержен борьбе с галлицизмами во всех областях культуры. Для расфранцузивания культуры нужны, однако, более основательные, пусть и не столь внешне «героические», меры и идеи, чем для избавления от политического господства французов. Нужно, в частности, сознательное освобождение образованной публики от тех идей и проектов, которые либо сами созданы за границей в видах сугубо иностранных государств, либо же действие которых на немецкую власть и немецкую образованную публику будет невыгодно для национальной самостоятельности. Одна из этих идей – будто единственным залогом национальной самобытности является живая национальная литература и живой народный язык, и будто политической самостоятельности для этого вовсе не надобно. Фихте оспаривает эту веру литераторов, но его возражения отнюдь не означают, будто политическая самостоятельность есть для него самоцель национального освобождения. Самоценная жизнь нации есть для него национально-особенная жизнь всякой изначальной нации в соседстве с другими такими же нациями и в непосредственной связи с жизнью божественной и абсолютной, но эта жизнь выше любой политики, выше и государственных средств, и политически-государственных целей. Изначальный народ должен непременно также и «государствовать», однако не в «государствовании» заключается смысл его бытия, заключается его право на звание исторического народа. В этом смысле Фихте – не «государственник», как понимают это слово в политических программах. В «Речах» нет, может быть, даже и политической в узком смысле слова программы, однако, по мысли оратора, только исполнение программы «Речей» может сделать возможным для немцев исполнение какой бы то ни было политической программы в будущем. Самосознание сначала, самоопределение потом. Национальное сначала, государственное потом. Утверждение обратного порядка ценностей – «укрепление государственности», организация самоценного порядка легальности, административная и законодательная реформа без реформы системы воспитания, создающего и администраторов, и подчиненных, – есть для Фихте несомненно тупиковый путь. Поэтому Фихте времени «Речей» – не только не «якобинец», не только не радикал, но и не «государственник» в привычном для нас смысле культурно-политической программы, а разве практически и национально мыслящий идеалист, исповедующий некоторую неполитическую по существу национальную идею, и его программа есть программа общественного преображения с опорой на государственную политику, но даже без особенной надежды на эту поддержку со стороны государства. В самом деле, ведь Фихте хотя и рассчитывает на мудрость и прозорливость государственных советников при князьях и королях немецкой нации, но не считает дело национального воспитания проигранным даже в том случае, если бы ни одного достаточно мудрого и образованного советника при монархе в Германии не нашлось.