Речи к немецкой нации

Это философское воззрение, даже если оно будет развернуто в систему философского знания о реальности, может быть научным, но не будет живым, – сам мыслящий будет вполне безразличен к его содержанию, будет заниматься им не как необходимым предметом своего разумного влечения, но как произвольной игрой досужего ума, в которой мысли сопрягаются так же произвольно и формально, как слова в крестословице. Будучи безразличен к духовному смыслу своего мышления, мыслитель на мертвом языке будет считать этот смысл столь же безразлично-произвольным и для всякого другого человека, и ему соответственно будет все равно, чем занята мысль другого, особенно, если другой не получил ученого образования, – поэтому мыслитель мертвого языка будет считать свое собственное занятие единственно достойным делом ученого, но назначение ученого будет понимать без всякой связи с действительной жизнью. В народе мертвого языка родится представление, будто наука и в частности философия существуют самоцельно, а вовсе не для усовершения действительной жизни, и это будет отчасти справедливо: философия и наука на мертвом языке не выражает действительной жизни нового его носителя, а потому не может быть осмысленно применена для ее усовершения. Предающиеся мнимо-самоцельному духовному творчеству, изощрившие восприятие своего духовного органа историческим изучением «всех тех богатств, которые выработало человечество», игнорируют неученую «чернь», не чувствуют склонности заниматься ее просвещением и улучшением ее условий жизни, и это бывает одним из условий того парадоксального положения, когда высшее развитие творческого самосознания и творческой силы узкого слоя общества, мнящего себя создателем культуры, пышное цветение словесности, живописи, частных наук и философии, преуспеяние внешнего обустройства общежития, нововведения бытовых удобств и всемирного сообщения, весь этот внешний блеск и совершенство народной жизни, и готовящих его творцов высших ученых школ, соседствует в нации с неграмотностью и невежеством, прямо нищетой народа, только закрепляемой ученым снобизмом «кончивших курс наук». В народе мертвого языка действительная жизнь идет своим путем, а духовное творчество и образование духа – своим путем, хотя и та, и другое, казалось бы, изъясняются на одном языке. Здесь поэтому естественно возникает раскол общества на образованные сословия и необразованное «простонародье», и, как признак этого раскола, литературный язык и язык народный, каждый со своей особой историей. Философия народа мертвого языка необходимо исходит из первичности данного и неизменного (именно мертвого) бытия, как предела всякого мышления, не знающего рефлексии живой самости. При этом неважно, понимается ли это бытие как вещественное или духовное, – главное, что оно есть косный «носитель свойств», субстанция, первичная и всевластная «вещь». Поэтому политическое, государственное искусство будет для мудрецов мертвого языка заключаться в создании именно космоса вещей, некоторой гармонии неподвижного порядка, в организации и внешнем упорядочении неделимых элементов общественного целого, в регламенте и уставе, в максимальном ограничении свободного и непредсказуемого движения общественных колес. Само живое движение сил должно возникнуть из окаменелого порядка общественности как «бог из машины». Фихте остроумно критикует это механистическое воззрение на общество и политику, доказывая, что на практике оно означает абсолютизм верховного правителя.

Возвращение к изначальности через новое воспитание: «радикальное лекарство» под видом реформы школьной системы

Насильственная смерть живого языка может произойти от трех различных причин. Или народ, происходящий от изначального народа, выйдя из области первоначального обитания, столкнется с иноплеменниками и примет их язык, пытаясь вложить свою систему языковой символизации, свою совокупность духовного опыта в звуки чужой речи, преимущественно потому, что чужой народ покажется ему по какой-либо причине более образованным, «цивилизованным», «прогрессивным», сравнительно с уровнем собственной его образованности во всех областях. Или, даже не покидая области своего первоначального обитания, народ поддастся влиянию чуждой образованности и пожелает усвоить ее себе на своем коренном языке, влагая теперь в формы своей речи и мысли содержания духовного и чувственного опыта этого иного народа – опять же потому, что признает этот другой народ совершеннее себя в деле культуры. Наконец, возможно и то, что один народ просто покорит другой военной силой и принудит его принять если не ценности, то внешние порядки, ему исторически чуждые, и хотя сохранит в среде этого народа государство, церковь, граждански-общественные институты, но лишит этот народ политической самостоятельности, станет сам писать уставы всем этим институтам и сам следить за их строгим исполнением.