Речные разбойники

Эта таинственность манила ее почти так же сильно, как и суровость свитков, которые ей приказали изучать. Чего бы ни добивался от них советник, для него это было делом величайшей секретности. Само это здание служило тому доказательством: заброшенное и переделанное исключительно под их нужды, охраняемое снаружи плотными рядами имперских стражников. Это место выбрали именно потому, что оно не являлось одной из оживленных и часто посещаемых имперских академий. Удаленность от любых любопытных глаз лишь сильнее напоминала о том, как сильно советник хотел сохранить секретность исследований.

Не то чтобы это нуждалось в дополнительных напоминаниях, не после частых, как бы невзначай брошенных им замечаний о том, что если кто-нибудь разгласит хоть намек на то, чтó он передал им для изучения, того ждет немедленная казнь.

Камни гунши и высокоэнергетические материалы. Каждая из этих областей сама по себе таила опасность, не говоря уже о том, чтобы объединить их.

С другой стороны, у Лу Цзюньи первый раз в жизни появился шанс удовлетворить свое огромное любопытство. Она стояла на самом пороге открытия, на территории, на которую еще никто не осмеливался ступить…

«Не без причин!» – голос ее дорогой Цзя эхом отдавался у нее в голове, вызывая горячее чувство вины. Решимость Лу Цзюньи извлечь максимум пользы из своего непростого положения, отношение к нему как к благоприятной возможности рухнули после недолгого изучения информации, которое она произвела, запершись в домашнем кабинете на один день и одну ночь. Первые несколько драгоценных дней она как могла задвигала в дальний ящик стола все свои тревоги, гнев и беспомощность из-за того, что ее завербовали таким образом, и на какое-то время ей удалось, по большей части, отодвинуть это за стену и разглядеть за острыми шипами чудесные нежные цветы. Работа над этим проектом придавала каждой частичке ее сознания силы, наполняла ее энергией и расширяла ее возможности.

К тому же, несмотря на первоначальную тактику Цай Цзина, выбранную для вербовки, спустя большее количество времени, которое она провела с советником, тот уже не выглядел в ее глазах демоном во плоти. Вместо этого он оказался практичным и вежливым человеком, который всегда слушал, что она говорила. Это не должно было походить на жалкий принудительный труд, сказала она себе. Исследование может оказаться опасным, но вместе с тем и полезным…

Быть может, сложись все иначе, она добровольно занялась бы такой работой.

И весь этот ее драгоценный оптимизм разбился о недовольство ее дорогой Цзя.

Ее неодобрение.

Ее обиды.

Ее страхи.

Ее дорогой Цзя было невдомек об опасности того, что изучала Лу Цзюньи. Достаточно было той ужасной политической ловушки, в которую она угодила.

– А что еще я, по-твоему, должна была делать? – в конце концов вспылила Лу Цзюньи. – Хочешь, чтобы я пошла к советнику и отказалась? Я куплю тебе позолоченную шкатулку, чтобы ты потом положила в нее мою голову.

– Не шути так! – ее дорогая Цзя едва не сорвалась на рыдания. – Ты, по крайней мере, можешь не радоваться так этому…

– Ага, так, значит, признаешь, что отказаться я не смею, но при этом хочешь, чтобы я жила в страхе и тревоге.

– Я хочу, чтобы ты была осторожна! И я хочу, чтобы ты жила. Да как, как ты можешь вести себя так, словно для меня это ничего не значит?

И тогда та в самом деле разрыдалась. У Лу Цзюньи всегда заканчивались аргументы в споре, стоило ей увидеть ее слезы. Она обняла ее, погладила по тонким шелковистым волосам, по раскрасневшимся щекам и шее. Прижалась своим лбом к ее, стоя напротив, вдыхая ее аромат цветущего персика, пока слезы Цзя не утихли.

– Я думала, ты будешь гордиться, – пробормотала Лу Цзюньи. – Ты, со своей великой любовью к императору и всем его чиновникам…

Она хотела немного подразнить ее: их политические разногласия были давним камнем преткновения между ними. Но ее дорогая Цзя лишь фыркнула и отпрянула.

– Тебе стоит прикусить язык: подумать только, говорить такие слова об империи! Разумеется, я люблю императора, долгих лет жизни ему, всем сердцем и всегда буду любить. Чего и тебе советую…

– Тогда что плохого в том, чтобы служить ему, – убеждала Лу Цзюньи. На сей раз она сохранила серьезный тон, мягкий. – Даже… даже если мне придется умереть, будучи призванной на службу империи, ты знаешь, кто я и что это не было моим выбором, но, с твоей-то любовью к государю, можешь ли ты так к этому относиться? Прошу тебя. И если я умру, исполняя свой долг, это может… может ведь стать чем-то достойным гордости? – она стиснула зубы, подбирая слова. Ей лишь нужно было… о, небеса, ей лишь нужно было, чтобы ее дорогая Цзя перестала тревожиться за нее. У нее не оставалось сил для них обеих.

Не тогда, когда над ней постоянно висел топор прихотей Цай Цзина. Не тогда, когда она и так сильно подозревала, что сами эти исследования, стоит им начаться, могут оказаться последним самонадеянным действием в ее жизни.

Ее дорогая Цзя утерла слезы и отвернулась.