Реформация

Должно быть, сердца Гийома и матери Франсуа печалились, видя, как он от благочестия переходит к поэзии, от теологии — к кражам со взломом. Париж был богат на грабителей, труллей, шарлатанов, воров-крадунов, нищих, хулиганов, сводников и пьяниц, и бесшабашный юноша завел друзей почти в каждой категории; некоторое время он служил сутенером.25 Возможно, он получил слишком много религии, и монастырь показался ему утомительным; сыну священнослужителя особенно трудно наслаждаться десятью заповедями. 5 июня 1455 года священник Филипп Чермойе затеял с ним ссору (рассказывает Франсуа) и рассек ему губу ножом, после чего Вийон нанес ему столь глубокий удар в пах, что через неделю Филипп умер. Герой среди своих товарищей, преступник, за которым охотилась полиция, поэт бежал из Парижа и почти год скрывался в сельской местности.

Он вернулся «исхудавший и увядший», с резкими чертами лица и сухой кожей, не спуская глаз с жандармов, то и дело взламывая замок или карман, и жаждая еды и любви. Он полюбил одну буржуазную девицу, которая терпела его до тех пор, пока не нашла кавалера получше и не побила его; он любил ее еще больше, но позже поминал ее как «ma damoyselle au nez tortu» — «миледи со свернутым носом». Примерно в это время (1456) он написал «Завещание» (Le petit testament), самое короткое из своих поэтических завещаний; ведь ему предстояло выплатить множество долгов и обид, и он никогда не мог сказать, когда сможет завершить свою жизнь в петле. Он ругает свою любовь за скудость ее плоти, отсылает свой шланг Роберу Валле, чтобы тот «одел свою госпожу поприличнее», и завещает Перне Маршану «три снопа соломы или сена, на голый пол, чтобы лежал, и так в любовную игру играть». Он отдает цирюльнику «концы и обрезки моих волос», а свое сердце, «жалкое, бледное, оцепеневшее и мертвое», оставляет той, кто «так уныло изгнала меня из своего поля зрения». 26

Распорядившись всем этим богатством, он, похоже, остался без хлеба. В канун Рождества 1456 года он вместе с тремя другими людьми ограбил Наваррскую коллегию на 500 крон (12 500 долларов?). Получив свою долю, Франсуа возобновил свое пребывание в стране. На год он исчезает из поля зрения историков, а затем, зимой 1457 года, мы находим его среди поэтов, которых Карл Орлеанский развлекал в Блуа. Вийон принял участие в поэтическом турнире и, должно быть, остался доволен, потому что Карл несколько недель держал его в гостях и пополнял скудный кошелек юноши. Потом какая-то шалость или ссора охладила их дружбу, и Франсуа вернулся в дорогу, сочиняя стихи с извинениями. Он забрел на юг, в Бурж, обменял стихотворение на подарок герцогу Иоанну II Бурбонскому и блуждал вплоть до Руссильона. Из его стихов мы представляем его живущим на подарки и займы, на фрукты, орехи и кур, ощипанных на придорожных фермах, беседующим с крестьянскими девушками и трактирщицами, поющим или насвистывающим на шоссе, уворачивающимся от полиции в городах. Мы снова теряем его след; затем он внезапно появляется вновь, приговоренный к смерти в тюрьме Орлеана (1460).

Мы не знаем, что привело его к этому переходу; мы знаем только, что в июле того же года Мария Орлеанская, дочь герцога-поэта, официально въехала в город, и что Карл отпраздновал это событие всеобщей амнистией заключенных. Вийон вышел из смерти в жизнь в экстазе радости. Вскоре, проголодавшись, он снова совершил кражу, был пойман и, поскольку его предыдущие побеги были зачтены ему, брошен в темную и капающую водой темницу в деревне Мён-сюр-Луар, недалеко от Орлеана. Четыре месяца он жил там с крысами и жабами, кусая покрытую шрамами губу и клянясь отомстить миру, который наказывал воров и заставлял голодать поэтов. Но не весь мир был недобрым. Людовик XI, проезжая через Орлеан, объявил очередную амнистию, и Вийон, узнав, что он свободен, сплясал фанданго на тюремной соломе. Он поспешил вернуться в Париж или его окрестности; и теперь, старый, лысый и без гроша в тридцать лет, он написал свои величайшие стихи, которые он назвал просто Les Lais (Подклады); потомство, обнаружив, что многие из них вновь облечены в форму иронических завещаний, назвало их Le grand testament (1461–62).

Он оставляет свои очки в больнице для слепых нищих, чтобы они могли, если смогут, отличить хорошее от плохого, низкое от великого, среди скелетов в чертоге Невинных. Так скоро в жизни, одержимый смертью, он оплакивает смертность красоты и поет «Балладу о вчерашних красавицах» (Ballade des dames du temps jadis):

Dictes moy ou, n’en quel pays,
Est Flora la belle Romaine,
Archipiades, ne Thaïs,
Qui jut sa cousine germaine,
Echo parlant quant bruyt on maire,
Dessus rivière ou sus estan,
Que beaulté of trop plus qu’humaine.
Mais ou sont les neiges d’autan?*