Рейдер

Я теперь основной продавец рабочей силы в Северной Каролине. Мои два парохода возят их без остановки. Точнее, я отдаю китайских крестьян, как товарный кредит, потому что у большинства плантаторов нет денег на их покупку. В течение нескольких лет, обычно шести, должны будут расплачиваться со мной хлопком, который я буду продавать в Англию. Довольны все: китайцы перебрались из разоренной, голодной страны в менее разоренную и более сытую; плантаторы получили трудолюбивых неприхотливых рабочих; я вложил деньги под хорошие проценты и обеспечил себя на несколько лет приличным доходом от продажи хлопка и табака, а свои суда — работой.

Самое забавное, что китайцы вытеснили негров. Последние, поверив было в свою незаменимость, начали качать права, добиваться повышения зарплаты и при этом работать всё хуже и хуже. Как только плантаторы поняли, насколько лучше, выгоднее иметь китайцев, цены на них резко пошли в гору. Негры кое-где попытались физически устранить конкурентов, но тут на защиту плантаторов, среди которых теперь были и выходцы из северных штатов, встала армия. Порядок навели быстро и жестко. Так много повешенных негров я не видел даже во времена рабства. Теперь чернокожие женщины работали служанками или где удастся пристроиться, а мужчины целыми днями кучковались у самых дешевых забегаловок или бродили по городу, выклянчивая подачки у прохожих, воруя по мелочи, мошенничая. Вроде бы хороший закон об отмене рабства породил целый класс тунеядцев, алкоголиков и, как следствие, преступников. Раньше, пусть и по принуждению, они работали, приносили пользу обществу и не пьянствовали, а теперь деградировали во всех отношениях ускоренными темпами. Этот класс потомственных халявщиков, разрастаясь, благополучно доживет до двадцать первого века. Вечным ничего не бывает. Однажды шея, на которой они сидят, сломается от непосильного груза. И польется кровь. Судя по тому количеству черных потомственных тунеядцев, которое я застал в двадцать первом веке в США, крови будет много. Поскольку война — это тоже работа, опасная и тяжелая физически, халявщики в ней вряд ли победят. Часть их уничтожат, часть разбежится по другим странам, а малое количество приспособится к изменившимся условиям, чтобы при улучшении ситуации вновь бурно разрастись.

Мой первый новый пароход был введен в эксплуатацию в начале июня. Я назвал его «Элизабет» в честь старшей дочери. Второй — в середине августа и назван «Каролина» в честь средней дочери. Теперь у меня три дочери. Последнюю родила пятого января тысяча восемьсот шестьдесят шестого года Саманта и назвала Мэри. Имя младшей дочери получит третий пароход в этой серии, который я заказал после рождения Мэри. В честь ее матери был переименован пароход «Благовещение». Не нравятся мне церковные названия.

После возвращения из Китая я занимался в основном сельским хозяйством. Вот уж не думал, что мне это понравится! Надо быть честным, нравилось мне всего лишь чувствовать себя хозяином обширных полей и лугов. Вспомнил прекрасные времена, когда был князем, графом, виконтом… Всеми делами на плантациях руководили наемные менеджеры из бывших охранников. Тысячи этих ребят остались без работы, а больше ничего не умели, кроме как присматривать за рабами.

К концу лета мои новые пароходы были брошены на перевозку хлопка и табака нового урожая в Западную Европу, в основном в Англию. Оттуда везли разные попутные грузы, в том числе и предметы роскоши для вновь разбогатевших плантаторов Северной Каролины и других южных штатов. Что ветром унесло, то ветром и принесло.

В Уилмингтон сунулся было Корнелиус Вандербильт, попробовал поиграть в ценовые войны, чтобы отомстить мне, но быстро обломался. Возить по дешевке ему приходилось только то, что было не нужно мне. Мои пароходы перевозили мои грузы, поэтому цена фрахта мне была до одного места. Интересовала только себестоимость перевозки, которая влияла на прибыль от продажи урожая. Я даже подумывал, не купить ли ткацкую фабрику в Англии и не заняться ли продажей готовых хлопчатобумажных тканей? Решил не жадничать. Тем более, что о ткацком бизнесе имею довольно смутное представление.

В начале сентября мой сын Джон уехал учиться на юридическом факультете Гарвардского университета. Ему жить в стране сутяжников, пусть овладеет их ухватками. Судя по растущей многословности его писем и все большей утонченности просьб дополнительных денег, науки давались ему легко.