Рейн

Мне следовало воспользоваться этим, освободить одну руку, вытащить свой пистолет и покончить со всеми этими играми со смертью. Но я не смогла заставить себя. Пока. Не тогда, когда всё так быстро менялось. Не должно было иметь никакого значения, что Ви это моя мать. Она ничего не значила для меня. Но я поняла, что мне нужны ответы.

После того, как я получу ответы, я собиралась воплотить свой план.

Который, я надеялась, исполниться раньше, чем Мартин доберется до меня.

Я покачала головой. – Нет.

И вновь, я получила кивок. – Ты собираешь бороться со мной? – спросил он, указывая на кровать.

– Ты собираешься угрожать мне изнасилованием?

Он вздрогнул.

Поморщился.

Человек, который был вторым лицом в банде торговцев людьми, тот, для кого изнасилование женщин до продажи было рутиной, поморщился.

Что, чёрт побери, с ним такое?

– Нет, я – нет, – сказал он, его тон был жёстким.

– Тогда, я думаю, что мне не нужно тебе тоже ломать нос, – сказала я, садясь на кровать, двигаясь, чтобы опереться спиной на изголовье. Я не хотела, чтобы меня заковывали в наручники. Я провела в наручниках несколько месяцев. Я подняла руки над головой.

Даниэль подошел к кровати, опустившись на колени рядом со мной. – Нет, – сказал он, потянув мои руки вниз. – Убери их за спину. Это будет адски больно для твоих плеч, но твои руки не онемеют. – Согласившись с его логикой, хотя я абсолютно не понимала, почему он пытался успокоить меня, я убрала руки за спину. Он обернул руки вокруг меня, пропустил цепочку через перекладину, а потом одел браслет на мое второе запястье и защелкнул. Затем, к моему полному недоумению, он взял одну из подушек, поворачивая её по длине и размещая её за моей спиной, чтобы смягчить жёсткое изголовье для моей спины.

– Кто ты? – я обнаружила, что спрашиваю о его личности.

Его голова повернулась ко мне, на секунду его глаза блеснули, а потом все пропало. – Кто-то, кто не заводится от боли, – просто ответил он, отходя от кровати и направляясь к двери.

Он был уже на полпути, когда я вновь обрела свой голос. – Это хорошо или плохо, что она знает, что я знаю? – спросила я, не зная, почему меня это беспокоило.

Но он повернулся ко мне обратно, положа руку на ручку двери. – Честно? – спросил он, пожимая плечами. – Это нельзя знать наверняка. Ви непредсказуема в хорошие дни. Но я могу гарантировать, что никто больше не войдёт в твою комнату ночью.

Ладно.

Хоть что-то.

– Спасибо, – я поняла, что только что ответила ему.

Его брови опустились, он выглядел смущённым, прежде чем он покачал головой, как будто я сошла с ума. – Не благодари меня, дитя. Никто не знает, что мне придется делать в будущем. Не возлагай на меня надежды на то, что я смогу защитить тебя.

И после этого он ушел.

Ладно.

Мне нужно было сосредоточиться.

В течение трёх дней вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Все, что я принимала как неоспоримый факт, было неверным. Люди, которых я знала, оказались незнакомцами. Люди, которые казались незнакомцами, стали кем-то вроде семьи.

Это было чертовски много, чтобы все это переварить.

И я снова прикована наручниками к кровати.

Но опять-таки, будучи прикованной к кровати, мне было совершенно нечего делать, кроме как размышлять.

Как... моя мать.

Моя мать. Которую я всегда рисовала в своем воображении живущей на каком-нибудь пляже с белым песком, проводящей свои дни, попивая коктейль «Маргарита» и в окружении поклонников мальчиков-кубинцев. А потом проводит ночь, молясь на ничего не подозревающего человека, как паразит. Возможно, это было цинично, по-детски. Но именно такой я видела её. Где-то далеко. Ничего не знающей о том, как я росла, становясь личностью.

Я не думала, что смогла бы смириться с тем, что пока я росла, она жила в часе езды от меня. Это было больно. Больше, чем отказ от собственного ребенка. Больше, чем знание того, что она себя любила больше, чем меня. Тот факт, что она могла приложить усилия, чтобы узнать меня, если не в то время, пока я была ребенком, то хотя бы, когда я стала уже взрослой, но она отбросила его прочь. Да, это обжигало.

И потом, конечно, причина была в том, что она была полным и абсолютным монстром. Психопатом. Или социопатом. Как бы не назывался этот психологический термин для неё. Она была жесточайшим злом.

Неважно, что она меня похитила, морила голодом и пытала. Давайте, забудем об этом на минуту.

Она была женщиной.

Она была женщиной, вовлеченной в торговлю людьми.

У неё были другие женщины, которых она похищала, а потом продавала их тела снова и снова.

Было так отвратительно, когда люди занимались этим. Глупые, невежественные, бестолковые люди.

Это было совершенным злом, когда этим занималась женщина. Женщины, которые познали насилие. Женщины, которые даже не испытали этого, но испытывали вездесущий страх перед этим. Реальная возможность того, что это могло произойти в их жизни.

Для женщины, которая подвергала десятки, сотни или чёрт знает скольких невинных женщин этому, каждый день, как бы долго они не приносили деньги... это было так ужасно, что я просто не знала, как это описать словами.