Рейнеке-лис

"Была там картинка еще одна:
Рисует волчьи нравы она.
Волк, в соответствии с этой картиной,
Наткнулся однажды на труп лошадиный.
Скорее, это был лошадиный скелет:
Остались лишь кости, а мяса уж нет.
Но волка это ничуть не смущало:
Его сиятельство отощало.
Поэтому в приступе лютой злости
Волк принялся обгладывать кости.
И вдруг — о, ужас! — поперек горла
Застряла кость и дыханье сперла.
По всей округе гонцы скакали,
Лекарей знаменитых скликали.
Однако плачевнейшим был итог:
Кость извлечь никто не смог.
Какую бы волк ни сулил награду,
Не было с костью злосчастной сладу.
Лютке-журавль, услыхав про несчастье,
К страждущему проявил участье.
(Кстати, он в красном берете ходил
И чем-то на доктора походил.)
Горестно волк возопил: "Тащите!
Нуждаюсь именно в вашей защите.
Несметным богатством вас одарю.
Поверьте мне! Истинно говорю!"
Журавль, внимая этому вою,
Тут же засунул свой клюв с головою
Бедному волку в раскрытую пасть,
Дабы не дать пациенту пропасть.
Кость извлек чрезвычайно проворно.
Однако волк завопил притворно:
"Ой, как болит! Что за ужас! Ой!
Беги отсюда, пока живой!
На этот раз я тебя прощаю,
Однако в другой раз — не обещаю.
Ты тяжкое мне нанес поврежденье,
Скажи спасибо за снисхожденье,
За то, что домой уходишь живой!"
Лютке в ответ покачал головой:
"Не гневайтесь, вы совершенно здоровы.
Но вы заплатить за леченье готовы?
Насчет оплаты я слов не слыхал".
Волк возмутился: "Каков нахал!
За что платить? За мое увечье?
Ведь это ж — глупейшее противоречье!
Он грязный клюв свой мне сунул в зев,
При этом больно меня задев,
Я запросто мог откусить ему голову,
Однако же пощадить предпочел его,
Хотя не простил бы родному брату...
Так кто с кого должен требовать плату?!
Я — с него или он — с меня?!"
И Лютке-журавль ушел, семеня.

Вот так проходимцы не ценят заслуг

Своих испытанных, верных слуг!
Все это на зеркале было изложено.
Ужель это зеркало уничтожено?
Бесценна каждая там виньетка.
Резьбу столь искусную встретишь редко.
Я считал, что мне слишком много чести
Владеть этой рамой с зеркалом вместе,
И решил отослать его нашей владычице,
Чья слава во всех веках возвеличится.
Помню, как детки мои огорчались,
Когда они с зеркалом разлучались.
Они перед ним резвились, глядя
На то, как болтаются хвостики сзади,
Любили корчить пред зеркалом рожицы.
Поверьте: от жалости к ним мне неможется.
Но разве я мог догадаться тогда,
Какая стрясется с Лямпе беда,
А также с другом моим Беллином,
Как здесь утверждают, в убийстве повинном.
Но, потрясенный, рыдая над ним,
Спрошу: "А по праву ль его мы виним?
День придет, настанет час,
И тогда узнает каждый из нас,
В чем тайная суть преступленья кроется.
Когда-нибудь истина все ж откроется!
Кто был убийцей, кто воровал,
Кто у Лямпе сокровища вырывал,
Кто он? Кому он родней приходится?
Может быть, он в этом зале находится?
Может, пробрался он в высшую знать,
И мы не можем его узнать?
Да! Мы не знаем его пока,
Но его мы узнаем наверняка,
И перед лицом владыки верховного
Мы наконец назовем виновного..."