Река Твоей Души

  За дверью и ухом не повели.

– Откройте! Откро-ойте! – вопил я.

  Прибежал патруль из того, первого, дома, рассказал, что два пахана вылезли на крышу, одного их них поймали, второго и след простыл.

  Сгоряча я заподозрил, что в доме хранилась большая партия наркоты, подлец – тот, что бежал, – захватил ее и, должно быть, уже где-то припрятал.

  Привели пойманного.

  К нему бросилась Ната:

– Вахтанг! Сынок! Мари там?! Ну, скажи… ты ведь бывший ее сокурсник!

– Что за Мари? Понятия не имею! – отперся и открестился он.

  Уже в наручниках его подвели к белой железной двери, под натиском он призвал тех, что внутри, отпереть, потому что нет ни малейшего смысла упрямиться и упираться. Наконец изнутри отперли, и я первый вломился в квартиру.

Из-за плотно закрытых окон в комнатах душно.

  В просторной столовой первого этажа накрыто на пару-тройку персон.

– Да не сюда! Вверх по лестнице! – подталкивали меня сзади.

– Теперь налево! Входи!

  Врываюсь налево.

  Комната, должно быть, та самая, из которой выглядывали.

  Мари, разутая, лежит на двуспальном диване. По обе стороны от него по полу растекаются  лужицы рвоты, от которых, однако, спиртным не несет.

  Подскакиваю к дивану, первым делом бросаюсь осматривать вены. Вроде в норме, но говорить бедняжка не может.

– Ничего, дядя Каха, она… Ну, совсем немножко, всего-то четыре стопки… чуть-чуть приняла, и вот вам, пожалуйста! – оправдывается Шалва.

– Но почему ты не позвонил, чтоб мы сразу взяли ее в больницу! – взвизгивает Ната.

– Думал, позвоню утром.

– Пошел вон! А я думал, ты человек! – рявкаю я. – Скотина! Да скорей же!

– Позвонили! Уже позвонили… Вот-вот приедут, – урезонивает меня Джомарди Мебуке, – будет тебе… Ну, приняла каплю, и все дела…

  Тип в гражданском оттягивает Мари веки.

– Отойди! Отойди! Отойди! – подает она голос по-русски.

  Отталкивает всех рукой, не подпускает и подоспевших врачей из скорой.

– Ничего страшного, поверь! Ничего страшного, – не отходит от меня телезвезда-полицейский.

– Знаете, – реву, – чей он сын, и потому выгораживаете!?

  Рядом, за дверью, осматривают на состояние вен паханов.

– Слава Богу, не  в кайфе. Ни один! Не волнуйтесь, мадам! – обхаживает Нату кто-то из силовиков. – Нас бы устроило, если… Но нет! Ни один… Никто!

Ждем носилок.

  С ними задерживаются.

  Телезвезда-полисмен поднимает-таки Мари на руки, доносит до лестницы, передает мне, я сношу ее вниз, проношу по коридору, ощущаю некоторое облегчение от того, что покидаю этот отдающий мертвечиною дом.

– Мари, не бойся! Мари-и… Это я, и все хорошо… – шепчу своей доченьке, но она не реагирует. Разве что не отталкивает, как давеча:

– Отойди! Отойди!

  Подношу ее к карете скорой помощи, распахиваем дверь сзади, укладываем на носилки.

– Везем в Михайловскую! – распоряжается врач.

– Где эта Михайловская, черт ее знает! – оглушенный, врубаюсь не сразу, а ведь вырос на Земмеле.

– Да рукой подать! Езжай за нами…

– Садись ко мне,  – заботливо предлагает Джомарди.

– Да нет, я на машине.

– Погоди, Каха! А я?! – бросается ко мне Ната.

  Юркает в машину, дрожащими руками зажигает и закуривает сигарету.

– Что с ней будет, Каха? Что будет с девочкой? – твердит всю дорогу.

– Ну, теперь, слава Богу… присмотрим!

– Ну, ты и орешек, Каха! Отыскать только по номеру телефона! – безоговорочно   признает мою оперативность Ната.

  Подъехали к Михайловской.

  Я тормознул у ворот.

  Выкатили носилки с Мари, забежали с ними во двор.

  За неименьем свободных мест в реанимации острых отравлений для Мари притащили койку из заначки.

  С Мари занялась некая Нино, врач в голубом халате. Ввела в вену кровеочистительное, видимо, гемодез.

– Хорошо, что ее вырвало, – констатировала убежденно, – не то было бы хуже…

  Я тем временем отвалил десятку скорой.

  Две отсчитал за то, что открыли историю болезни.

Пообсуждали с Натой, почему Шалва Маркарашвили не отворял нам дверей, почему мешал Мари звонить, и я рванул в наркоцентр разузнать, что делать дальше.

  Там сказали, чтоб я принес мочу, а крови не надо.

  По тому, как ты рассказываешь, может возникнуть подозрение, что ей что-то влили в напиток, намекнул мне один тип. Черт возьми, я ведь немножечко врач, а сейчас как осовел.

  Вернулся к Нино, врачу.

– Нужна моча!

– Нет, катетера я ей не поставлю. Жалко! Впрочем,  дам мочегонного.

Взимает с меня восемьдесят семь рублей за устранение алкогольного отравления.

– Утром, может быть, отпущу домой… Вы знаете, она почему-то говорит со мной по-русски. Видимо, думает, что все еще в той компании. «Что ты выпила?» – спрашиваю я, а она мне: «Ману!» «Чего-чего?» – не поняла я. А она: «Ах, вы не знаете, что такое мана?» Что это за мана, вам самому известно?

– А черт его… водка, должно быть, такая, – наобум брякаю я.

Пока я мотался домой (пополнить содержимое моего истаявшего бумажника), в больницу пожаловали мать Шалвы Маркарашвили госпожа Тамара и его вращающаяся в кругу моделей и модельеров тетушка Натали.

  Госпожа визгливо убеждала Нату, что Шалва, Божий агнец, никак не возьмет в толк, чего это Мари набралась, идучи к нему, в баре, любопытствовала, не требуются ли нам бабки.

  Сочувствую Нате, попробуй сладь с этакой!