Река времени. Дневники и записные книжки

Новая власть доплатила мне за книгу довольно значительную сумму. Новое для меня ощущение, никогда до сих пор не имевшего больших денег. Бьёт в голову, особенно в первые минуты, каким-то приятным хмелем: могу и то, и это, обручи сброшены, я свободен. Чувство превосходства, смешанного с сожалением, над теми, кто не может того же. И великодушия. Мир улыбается, и сам становишься мягче, милосерднее. Думаешь, что злые лица у людей от вечных забот, нехваток, а дай им всё, чего они хотят, и они подобреют. Да, но у многих сейчас большие деньги, но люди от этого не добреют.

По пути домой останавливаюсь возле лавок, покупаю, складываю в прозрачную полиэтиленовую сумку и ловлю приметливые взгляды, привычно насторожённые, завистливые. «Не смотрите на меня так, ― хочется мне сказать хмурым офеням. ― Я могу купить всю вашу лавку, но мне это ни к чему».

Я рад, весел, доволен и… смущён чем-то. Чем? Оно и хорошо, и стыдно, что материальное так овладевает мною, застит свет в душе, дразнит аппетит на лакомое. Так, хорошо или плохо быть богатым? Вот люди стремятся к деньгам, к довольству, а, достигая, говорят: «Нет, в бедности покойнее было». Богатство как солёная вода. Глотнул, и хочется ещё. Пьёшь – и всё труднее остановиться. И даже не в самом богатстве дело, а в том духе беспокойства, который вселяется в человека. Опившийся, объевшийся человек болен, несчастен, а употребивший пищу в меру доволен. И в самой потребности этого внутреннего порядка радости больше, чем в чувстве вседозволенности. Таково же и искусство. Как только воцаряется культ наживы, искусство падает. На место «Анны Карениной» приходит «Анжелика».

***

Вчера переводил «Гаудемус» ― разгульную песенку студентов 16 века. «Пойте и веселитесь, а там хоть трава не расти!». Бунт молодых, детей против отцов. Сегодня перечитал, пропел и невольно сбился на строй 9-ой симфонии Бетховена со стихами Шиллера («Ода к радости»). И вдруг подумалось, что сбился недаром, и есть что-то общее в музыкальном ходе той и другой темы. Яснее стали корни оптимизма Шиллера и Бетховена, вообще европейской культуры Просвещения. Она питается соками богоборческого бунта, для которого «человек ― мера всех вещей». Философия материализма, культа земных радостей.

***

От удавшегося перевода несколько возгордился. Потом подумал, что и горжусь оттого, что такая малость кажется мне почти подвигом, победой на земле латинской культуры, в сущности, мне, как и многим моим соотечественникам, незнакомой и чужой. Ни латинских текстов в подлинниках я не читал, ни с принципами Римского мира в полной мере не знаком. Господи, ничего-то еще по-настоящему не знаю и ничего не умею. Сколько половинчатости, расплывчатости! Ни настоящего спокойного достоинства, ни силы, ни полноты. А считаю себя лучше других на том основании, что они знают и умеют ещё меньше. О, сколько нам надо выправляться, тянуться к свету, всё расставлять по местам в душе! Жизнь наша никак не устраивается. Непорядок в душе и непорядок в жизни создают нашу запутанную до несчастья личность.

Беда в том, что мы и своё не знаем, как следовало бы знать.

Первое мая

Бывший праздник классовой солидарности трудящихся. Сколько помню, всегда в этот день лихорадка ранних сборов, тревога, оглушительные марши, гвоздями бьющие из усилителей лозунги, нетерпение, и в результате усталость, разочарование от несбывшихся ожиданий, привкус досады. Всё это даже не осознавалось, только чувствовалось. Возбужденные лозунгами, проголодавшиеся манифестанты, собранные по повинности, ждут удобной минуты, чтобы перехватить в подворотне стакан водки почти без закуски. Империалистов рядом нет, зато есть прохожие, к которым можно придраться. Улицы полны сора: обрывков бумаг, воздушных шаров. Всё кончается дома повальным пьянством, обильной едой.

И вдруг… такая необычная тишина, непривычная мирная картина, точно кончилась война. Улицы чисты, малолюдны, птицы поют, деревья зеленеют в солнечном свете ― и всё это само по себе, жизнь как жизнь, без шума и грохота.

Над кем смеётесь?

Этот вопрос гоголевского городничего можно обратить и к нынешним, и к вчерашним мастерам смеха. Газетные хулиганы могут написать какие угодно похабные слова о «Толстоевском», Тургеневе, Бунине и Булгакове, но пишут они эти слова на собственном лбу. В конце концов, все эти слова сотрутся, смоются, но слово, написанное огненными буквами, пребудет вовеки.

О русской мягкотелости писали и «Вехи», и до них многие. Но писали с болью. У наших же остроумцев одна низкая радость по поводу побитых, раздавленных, «униженных и оскорблённых», и ни капли сожаления. Все вокруг «дураки» ― и потому можно потешаться. Прошлого нет, оно на свалке, засыпанное мусором насмешек, а есть только такое будущее, где всё принадлежит всем, да и то до известных границ, за которыми уже ничто никому не принадлежит.

Семья