Реки Лондона

«Вполне может быть, – подумал я. – Тогда понятно, почему у Найтингейла здесь нет никакой охраны».

– Но откуда ты взялась?

– Ну, – начала Беверли, – понимаешь, когда мама-река и папа-река сильно-сильно полюбят друг друга…

– Очень смешно.

– Мама говорит, в университетский госпиталь привезли какую-то странную хрень, и вам надо бы взглянуть.

– Странную хрень?

– Она сказала, это было в новостях.

– У нас нет телевизора, – сказал я.

– Совсем? Что, и «Фривью» нету?

– Вообще никакого.

– Жуть, – сказала Беверли. – Так ты поедешь?

– Подожди, спрошу инспектора.

Найтингейла я нашел в библиотеке. Он делал пометки в каких-то записях – видимо, готовил мне на завтра задание по латыни. Я передал то, что рассказала Беверли, и он велел мне поехать и посмотреть. Я спустился обратно и увидел, что Беверли рискнула-таки переступить порог, правда, старалась держаться к нему как можно ближе. К моему удивлению, рядом с ней стояла Молли, они соприкасались головами, словно шушукаясь. Услышав мои шаги, они с подозрительной скоростью отскочили друг от друга. У меня почему-то начали гореть уши. Молли стремительно скользнула мимо меня и скрылась где-то в недрах особняка.

– Мы поедем на «Ягуаре»? – спросила Беверли, пока я надевал пальто.

– А ты что, тоже едешь?

– Придется, – сказала Беверли. – Мама велела оказывать содействие.

– В чем именно?

– Женщина, которая просит о помощи, поклоняется богам реки, без меня она не будет с тобой говорить.

– Ладно, – сказал я, – тогда пошли.

– Так мы поедем на «Ягуаре»?

– Не мели чепухи, – сказал я. – До университетского госпиталя пешком всего ничего.

– Ууу, – протянула Беверли. – А я так хотела на нем прокатиться.

В итоге мы поехали на «Ягуаре» и встряли в пробку на Юстон-роуд, а потом еще двадцать минут искали, где припарковаться. За это время, как я прикинул, можно было дойти пешком туда и обратно.

Университетский госпиталь занимает два корпуса между Тоттенхэм-Корт-роуд и Гауэр-стрит. Основанный в девятнадцатом веке, он знаменит тем, что стал клинической больницей при Университетском колледже Лондона, а также тем, что здесь на свет появился некий П. Грант, ученик мага. Со дня, когда произошло сие знаменательное событие, то есть с середины восьмидесятых, госпиталь сильно изменился. Один из корпусов снесли и выстроили вместо него сверкающую бело-голубую высотку. Как будто бразильский небоскреб воткнули посреди викторианского Лондона.

В приемном покое было просторно и очень чисто благодаря стеклу и ослепительно-белым стенам. Идиллию нарушали только больные, шаркая по коридорам туда и сюда. Мы, полицейские, довольно много времени проводим в приемных покоях: то надо расспросить пострадавшего, как он получил ножевое ранение, то утихомирить пьяного бузотера, а то и собственную шкуру залатать. Вот почему многие копы женятся на медсестрах. Плюс те хорошо понимают, что такое сумасшедший сменный график.

Женщина, о которой говорила Беверли, тоже оказалась медсестрой – бледной, тощей, с ярко-лиловыми волосами и австралийским акцентом. Она подозрительно уставилась на меня.

– Кто это? – спросила она Беверли.

– Он наш друг, – проговорила та, беря ее под руку. – Ему можно все рассказать.

Женщина заметно успокоилась и улыбнулась мне полной надежды улыбкой. Она напоминала подростков-пятидесятников из маминой предпоследней церкви.

– Здорово, наверно, быть частью чего-то настоящего? – спросила она.

Я ответил, что да, безусловно, частью чего-то настоящего быть и правда здорово, но будет вообще клево, если она расскажет мне, что конкретно видела. Я намеренно сказал «клево», но она даже не поморщилась, и это тревожило меня по нескольким причинам сразу.

Она сообщила, что «Скорая» привезла к ним велокурьера, которого сбила машина. Во время осмотра он вдруг ударил врача в глаз. Доктор не столько пострадал, сколько был шокирован, а курьер тут же сбежал из приемного покоя, и охрана не успела его задержать.

– Ну а нас-то зачем позвали? – не понял я.

– Из-за смеха, – сказала медсестра. – Я возвращалась в процедурную, как вдруг услышала писклявый хриплый смех – знаете, как будто говорящий скворец подражает человеку. Потом раздался голос Эрика, то есть доктора Фрамлина, который пострадал. Так вот, он бранился, а потом из процедурной вылетел курьер, и с лицом у него что-то было не так.

– В каком смысле «не так»? – спросил я.

– Ну… просто не так, и все тут, – объяснила медсестра. Типичный ответ свидетеля, вот за это мы их и «любим». – Он так быстро проскочил мимо, что я толком не разглядела, но лицо у него было… странное.

Она провела меня в процедурную, где все произошло. Это была небольшая палата в бело-бежевых тонах, с койкой и ширмой. Как только я переступил порог, вестигий (заметьте, я научился употреблять это слово в единственном числе) просто-таки ударил мне в лицо. Нападение, ярость, смех, запах высохшего пота и чего-то кожаного. Все то же самое, что я ощутил тогда, в морге, над телом несчастного Уильяма Скермиша. За исключением маленькой брехливой собачонки.