Реки Лондона

В Безумстве было целых три библиотеки. Об одной я тогда еще не знал, во второй, магической, хранились трактаты о заклятиях, формах и алхимии. Все как один на латыни, которая для меня по-прежнему оставалась китайской грамотой. А третья была общая – на втором этаже, сразу за читальным залом. Кому где копать, было ясно: Найтингейл оккупировал магическую библиотеку, а я засел в общей – штудировать труды на человеческом языке.

В общей библиотеке было столько красного дерева, что хватило бы засадить весь бассейн Амазонки. Стеллажи высились до самого потолка, и до верхних полок можно было добраться по лестнице, которая скользила вдоль стеллажей по блестящим медным рельсам. Великолепные ящики из ореховой древесины содержали картотечную базу – здешний аналог поисковой системы. Выдвинув пару ящиков, я ощутил слабый запах пыли и старого картона. Мысль о том, что Молли нечасто заглядывает сюда, как-то успокаивала. Карточки были распределены по темам и снабжены алфавитным указателем по названиям. Начал я с поиска упоминаний о Панче и Джуди, но ничего не нашел. Найтингейл дал мне для поиска еще одно ключевое слово: неупокоенный. Пару раз слазив на полку впустую, я обнаружил книгу доктора Джона Полидари «Размышления о природе жизни и смерти», изданную, судя по переплету, в 1819 году. Там же была приписка на латыни: «Vincit qui se vincit [30], август 1821» – размашистым, летящим почерком. Я задумался, что бы это значило.

Полидари писал, что неупокоенный – это дух, вернувшийся после смерти, чтобы сеять хаос среди живых. Чаще всего жаждет возмездия за некую несправедливость или оскорбление, истинное или кажущееся, которое получил при жизни.

– Да, это, похоже, наш случай, – сказал я Найтингейлу за обедом. На столе были отварной картофель, говядина Веллингтон и тушеный пастернак. – Все эти мелкие обиды, которые вылились потом в бешеную ярость. Это совпадает с теорией Лесли о том, что крупные события вызывают мелкие отголоски.

– Думаете, помешательство может передаваться?

– Мне кажется, это своеобразный эффект поля, – сказал я. – Как радиоактивное излучение или свет электрической лампочки. Человек попадает в поле этого излучения, его мозг «заряжается» негативными эмоциями – и пожалуйста, у него едет крыша.

– Но в таком случае этому воздействию подвергалось бы больше людей, разве нет? – спросил наставник. – Помните, в фойе кинотеатра было минимум десять человек, считая вас и констебля Мэй, но воздействию поддалась только мать семейства.

– А может быть, оно усиливает уже испытываемое человеком раздражение? – спросил я.

– Или действует как катализатор? В любом случае научно доказать какой-либо из вариантов будет очень сложно.

Найтингейл улыбнулся.

– Что такое, сэр? – спросил я.

– Вы напоминаете мне одного мага, которого я знал, – Дэвида Мелленби. У него была такая же страсть к экспериментам.

– А что с ним случилось? – поинтересовался я. – И оставил ли он какие-либо записи?

– Боюсь, что он погиб на войне, – сказал Найтингейл, – так и не успев провести и половины всех запланированных экспериментов. У него, кстати, была теория о жизнедеятельности genii locorum, вам бы она наверняка показалась интересной.

– Что же это за теория? – спросил я.

– Думаю, cмогу изложить вам ее суть, как только вы овладеете следующей формой, – сказал он. – Кстати, я заметил некоторое несоответствие между сюжетом пьесы и действиями мистера Панча. Я имею в виду Прелестную Полли.

В тексте «Трагической комедии» мистер Панч, убив жену и ребенка, поет веселую песню о том, как полезно приканчивать жен. А потом отправляется добиваться благосклонности Прелестной Полли. За всю пьесу она не произносит ни слова, однако «ничуть не возражает», когда наш развеселый маньяк-убийца принимается ее целовать.

– Но мы же не можем утверждать, что он действует именно по этой версии пьесы, – сказал я.

– Верно, – кивнул Найтингейл. – Пиччини ставил свою пьесу на основе устных рассказов, которые как источник весьма ненадежны.

Если верить потенциально ненадежному Пиччини, следующей жертвой должен стать слепой попрошайка, который кашлянул Панчу в лицо и был сброшен за такую наглость со сцены. Остался ли он после этого в живых – пьеса умалчивает.

– Если наш неупокоенный Пульчинелла следует сюжету, – сказал я, – то самая вероятная жертва – какой-нибудь жестянщик из Королевского национального общества слепых.

– Кто такой жестянщик?

– Волонтер, который собирает пожертвования в пустые жестяные банки, – пояснил я, – люди туда обычно бросают мелочь.

– Слепой бродяга, просящий милостыню, – задумчиво проговорил Найтингейл. – Если бы можно было выяснить, кем этот Панч был при жизни и где его могила, это бы нам очень помогло.

– Соответственно, если мы выясним, кем он был, то сможем разобраться с его делами, и тогда он упокоится с миром?

– Или же, найдя его могилу, выкопаем кости, сотрем их в прах, смешаем с каменной солью и развеем по ветру над морем, – предложил Найтингейл.

– А это поможет?

Найтингейл пожал плечами.