Реконкиста

А внутри я увидел поселение, совершенно даже новое, отчасти похожее на укрепленный лагерь, отчасти – на поселение колонистов в Новом Свете. Вокруг обширной площади золотом недавно ошкуренных стволов сияли недавно возведенные жилые дома, за ними тянулись палатки; на холме рядком стояли новенькие ветряные мельницы, ниже пруда гудел мельничный водослив. В глубине я еще увидел домну, а из расположенной неподалеку кузницы доносились отзвуки работы. На углах частокола можно было увидеть наблюдательные платформы, из под которых выглядывали стволы пушек и аркебуз. Все поселение Мон-Ромейн свидетельствовало не только о спешке его строителей, но и о серьезных средствах, которые в него должны были вложить.

Заметив прибытие Ришелье, отовсюду высыпались молодые мужчины, одетые достаточно просто, со светлыми лицами и ясным взглядом.

– Ожидая вас, maestro, я не терял времени понапрасну, – сообщил кардинал, даже не пытаясь скрыть удовлетворения моим изумлением. – Со всего континента собрал я под Тезе самых лучших, каких мне только удалось найти, людей. – Тут он громко воскликнул: – Дорогие мои друзья, это мсье Альфредо Деросси, прозванный иль Кане, о котором каждый из вас наверняка слышал, ну а это мои молодцы со всех сторон Европы. И как они вам?

– Они чрезвычайно молоды, – промямлил я, до меня очень медленно доходило, к чему ведет Его Преосвященство.

– А кого я должен был привлекать? – буркнул под носом Ришелье. – Пригласить самонадеянных авторитетов, умников, не способных видеть дальше кончика собственного носа; рутинеров, привыкших исключительно к деньгам и пустой славе. Впрочем, Галилей уже болен и сломан, Кеплера нет в живых, ну а Декарт… Декарт мне отказал, опять же, если бы я привез его сюда, это привлекло бы внимание всех шпионов на континенте. Нет, нет! Я стар, сударь Деросси, зато верю в могущество молодости и открытость умов. В общем, я собрал здесь тех, которые, как надеюсь, и будут нашей армией. Армией мысли! Si vis pacem para bellum (Если хочешь мира, готовься к войне – лат.).

После того он начал представлять мне тех молодых людей, подходящих, чтобы выразить мне свое почтение.

Сложно было бы сегодня перечислить всех, поскольку впоследствии произошло так много, что многие имена и лица, даже близкие, стерлись из памяти, так что я назову наиболее выдающихся.

Среди медиков выделялся Амбруаз де Лис – худощавый, хотя и неплохо даже покрытый мышцами брюнет с прецизионными руками хирурга по призванию. Среди инженеров все сразу же указывало на англичанина Сэмюэла Фоули, рыжего словно белка, прекрасного геометра и экспериментатора, продолжателя дела маэстро Бэкона. Из многочисленного круга алхимиков, апрежде всего, я бы упомянул одноглазого Палестрини из Падуи, которому кислота в ходе эксперимента выжгла левый глаз, и ученика самого Кеплера, Ганса Грудженса из города Бреслау родом, который, в соответствии со злыми языками, продал душу дьяволу, чем заслужил смерть на костре. И вправду, еще немного, и он кончил бы жизнь как Джордано, но, прежде чем к костру поднесли огонь, его выкупили агенты кардинала. Столь же любопытным образчиком был Станислав Мирский, блондин с голубыми глазами херувима и ржаного цвета усиками – поляк-артиллерист, несмотря на то, что ему еще не исполнилось тридцати лет, знаменитого изобретателя Семеновича правая рука, участник пары экспедиций генерала Арцишевского[19]. Он считался специалистом по пороху и ракетам, над новой, смелой которых его учитель как раз и работал.

Совершенно иной, с любой точки зрения, тип представлял Барух ван Гаарлем, голландский еврей – знаменитый гранильщик бриллиантов и несравненный производитель оптических стекол, который, несмотря на деформированную спину, всегда готов был посмеяться, причем, над собой.

– Горбун, ваш друг, maestro, – сказал он мне при встрече.

Весь этот перечень был бы неполным, если бы я не упомянул турка по имени Идрис Мардину, гениального специалиста по всяческим механизмам, любым часам и движущимся игрушкам, которого вытащили из венецианской тюрьмы под Свинцовой Крышей, где отсиживал свой грех продажи Серениссиме патента на механического воина. А кроме того здесь было еще четверть сотни архитекторов, математиков, самых различных ремесленников – воистину Ноев Ковчег, экстракт практического знания XVII столетия. С недавнего времени сюда же начали прибывать группы ремесленников из различных краев, осторожно вербуемых по принципу, что каждый должен быть из различной местности: французов, немцев, испанцев и итальянцев.

Экономическими проблемами занимался малорослый флорентиец, похожий на близорукого пингвина – Амикаре Фаллачи, носящий гордый титул экстраинтенданта и держащийся, скорее, в тени своего officium (офиса, конторы – ит.).

– Ты, иль Кане, направишь всех этих людей, – сказал Ришелье, когда мы остались одни в помещении, предназначенном для сугубо моего пользования.

– Я? – От волнения у меня пересохло в горле. – Почему я, Ваше Преосвященство?