Реконкиста

И тут же я почувствовал, что нахожусь там, что рисую ее, ожидая мгновения, когда меня вновь оплетут ее руки, когда, сбросив тонкий пеплум, отдастся она мне полностью, пахнущая молоком и медом, растительностью литовских лесов, радостью утренних часов, а ее возглас любовного наслаждения – словно песня жаворонка взлетит над альковом… Evoe! Эх… Успокойся, старый эротоман!

– Вашей милости ничего больше не нужно? – Ансельмо высунул лохматую голову, вечно напоминающую мне голову безрогого барана. – У доньи Паскуалины есть дочка, пятнадцати лет, красивая, словно цветочек шиповника, которого, как говорят, ножницы садовника еще не касались…

– Apage satanas! (Изыди, сатана – лат.) – воскликнул я. – Или ты не видишь, что мы в монастыре.

– Знаю, знаю, но если бы эти священные стены могли разговаривать, не один набожный инкунабул сгорел бы от стыда.

Мой слуга убрался, я же стал присматриваться к холсту еще более тщательно. Неужто предусмотрительный Деросси не оставил больше посланий потомству? Тут я обратил свой взор на толстенный том, на котором опирался шлем страстной Афины. Я прочитал буквы на корешке: "G.H.W, De bello mundi". О мировой войне. Или, точнее, о Войне миров. G? H? W? Господи, ну как мог пускай и самый гениальный творец XVII века знать классическое произведение Джорджа Герберта Уэллса, рассказывающее о вторжении Чужих на Землю? Вдобавок, о вторжении, которое не удалось.

Серьезно взволнованный этим открытием, я поднялся на крышу. Собрав мысли и чувства, я глядел на то, как гаснет день. Там же стоял я и позднее, погруженный в беспокойных мыслях, не имея возможности ни уложить их, ни завершить каким-либо заключением. Тут опустилась темнота, и надо мной было только покрытое звездами небо, точно такое же, как и в мои времена. (Вот только, а какие это: мои времена?). Иногда между башенками пролетала крупная летучая мышь, иногда вдалеке раздавалось уханье совы.

– Если это сон, то пора проснуться, – сказал я сам себе. К чертовой матери, росыпаемся, синьор Гурбиани! Последняя шуточка с Уэллсом была совсем даже ничего, но чего слишком много, то и здоровью не служит. Подъем, вставать!

Вот только желание осталось неисполненным. Неожиданно я почувствовал себя на той крыше поразительно одиноким, словно бы был единственным живым существом во всей галактике. А может, и единственным творцом этого миа, который потерял над ним всяческую власть и теперь в состоянии наблюдать лишь за тем, как этот мир близится к уничтожению. Еще мгновение, пришло мне в голову, чтобы проверить свое могущество: перемахнуть огпдку и броситься вниз на землю. Проснулся бы я? И прошел бы этот страшный сон бесследно?

А если нет – отозвался во мне Гурбиани-скептик, страстный читатель научно-фантастических романов, начиная с "Машины времени" упомянутого Уэллса, и заканчивая "Звездными войнами". Даже если это и игра, то можно ли ее прерывать? Нужно пробовать. Per fas et nefas.

Я размышлял над тем, а что сделал бы на моем месте настоящий Деросси? Скорее всего – ничего, самое большее, нарисовал бы красивую картину, изображающую войну миров. Ведь даже если бы иль Кане был титаном разума, раз в пять превосходящим Леонардо, Декарта и Галилео вместе взятых, что мог бы он сделать в подобной ситуации? Если и вправду появились Чужие, располагающие силами, о которых упоминал Мигель и padre Педро, то проба сражения с ними походила бы на атаку неандертальцев с дубинами на танковую дивизию "Герман Геринг".

Самое худшее, что рядом со мной не было ни единого существа, которому я мог бы открыться, у которого просить помощи. Никому я не мог выявить правду о себе. Тем более, а что дало бы откровенное признание?… "Я – не Деросси". "Ладно, а кто же? – прозвучал бы вопрос. – Сумасшедший?".

Ночная прохлада, в конце концов, загнал меня в комнату, предназначенную под мастерскую. Ансельмо схватился от стола, словно перепуганный бульдог, которого прихватили на разбое в кладовой.

– Зная, что ваша милость наверняка захочет до поздней ночи, я пришел зажечь побольше свечей, – сказал он и прибавил, показывая на разложенные рисунки: – Особого таланта во всем этом я не замечаю.

Без каких-либо комментариев, я уселся над гравюрами и документами. Читал я их целый час, но ничего большего, что следовало из рассказа про Карибы, я не узнал. Тем не менее, что-то во всем этом не сходилось. Чужие, летающие тарелки и ацтеки? Как-то не слишком помещалась у меня в голове идея столь далеко развитой цивилизации, которая предавалась бы обряду вырывания сердец. И под конец я заснул с головой на этих отчетах, картах и предсказаниях. И не помню, когда Ансельмо занес меня в спальню и закутал в одеяло.

* * *