Лаура не разделяла этих опасений, до ужина она читала мне различные фривольности Аретино и Боккаччо, а потом, отослав Паскуалину, предложила мне принять ванну. В обычных случаях, обязанности банщика исполнял Ансельмо, но тот все никак не возвращался, и даже прислал краткую телеграмму, что появится только утром, поскольку синьор Грудженс должен проводить необычный фотографический эксперимент с использованием магния. На какой-то миг обычная бдительность меня покинула и, вместо того, чтобы вызвать Паскуалину, в присутствии Лауры я погрузился в бочке с очень горячей водой, которая вытягивала из организма всяческую усталость и боль.
Не успел я оглянуться, как она скользнула ко мне.
– Что ты творишь, Лаура?
– Прислуживаю тебе, господин мой, как только могу.
– Г-голая?
– Таким образом я предохраняю дорогое нижнее белье от промокания.
Человек существо слабое, в особенности, когда обездвиженная рука делала невозможной оборону. А впрочем, желал ли я обороняться? Черта с два, не стану я принимать поз мольеровского ханжи Тартюфа. Поцелуи и ласки синьориты Катони раскалили меня добела. Все более смелые наши безумия свалили бочку. Мы не слишком обращали внимания на текущую воду, девушка потащила меня к охапкам мягких шкур, которые, по странному стечению обстоятельств, очутились в углу мастерской, и там…
С седьмого неба плотских наслаждений на землю меня спустил звонок колокольчика и стук телеграфного аппарата. Точка, тире, точка, точка…
Допытываться по телеграфу, в чем дело, было бы потерей времени. Я решил немедленно садиться в сани, а поскольку в нынешнем своем состоянии в возницы не годился, то согласился на предложение синьориты Катони. Впрочем, не остыв от страсти, я согласился, наверняка бы, на все, чего она от меня потребовала бы. О, мужская слабость!
И мы помчались в снежную ночь. Кони бодро фыркали, неся нас среди безлистых деревьев. Лаура прижалась ко мне, а снежные хлопья крутились, словно безумные. Мы быстро оставили за собой монастырь Клюни, романский домик, мою мастерскую и разбросанные по полу шкуры, понятия не имея, что никогда уже туда не вернемся.
До Мон-Ромейн мы добрались перед рассветом, хотя в фабричных цехах, скрытвх под маскировочными сетями, прогибающимися под свежим снегом, кипела напряженная работа. Не спали ни Ансельмо, ни доктор Амбруаз де Лис.
– Что происходит?
– Мне известно лишь то, учитель, что синьор Мазарини вызывает тебя в Париж, прося при том, чтобы ты забрал с собой врача и все необходимое для проведения сложной хирургической операции.
– Но кто нуждается в помощи?
– Этого мне не ведомо. Спросите об этом у синьора де Баатца.
В соответствии с уставом, даже д'Артаньян не имел права посещения лагеря, так что по подземным гротам мне пришлось спуститься к реке. Лаура сопровождала меня с раскрытым от изумления ртом, в особенности ее потрясло электрическое освещение подземелий (ночью, на открытых пространствах, я запретил пользоваться этим источником освещения по причинам безопасности).
Д'Артаньян ожидал меня в лодке, стоящей на причале в нижней пещере, освещаемой лишь смоляными факелами. Он ужасно устал: в три дня, не щадя лошадей, мушкетер преодолел расстояние от Парижа, но был готов немедленно пуститься в обратный путь.
– Неужто что-то случилось с кардиналом? – расспрашивал я.
Младший лейтенант это отрицал. Ришелье с королем отдыхал на севере страны, планируя вернуться в Париж лишь к Рождеству, но оставался на постоянной связи с Мазарини. Еще он приказал передать свои надежды на то, что когда мы встретимся с ним в столице, там он узнает пару из наших изобретений, о которых ему было известно исключительно из сообщений месье де Сирано. Но вот что было причиной неожиданного вызова, объяснено не было.
"Привези их настолько быстро, словно бы речь шла о твоей собственной жизни", – именно так должен был выразиться будущий кардинал.
Не теряя времени, я решил исполнить желание Ришелье и взять с собой, помимо доктора де Лиса, еще и турка, Идриса Мардину, а вместе с ним – несколько из наших гаджетов, чтобы восхитить ими Его Высокопреосвященство и ускорить срок европейского конгресса.