Реквием разлучённым и павшим

Кузьмин продолжал мечтать, даже начал улыбаться. А когда мечтательность на его лице сменилась деловитостью, примирительно сказал:

— Неважно, как написано; важно, чтобы поняли… Конфликт затух, но перенос «ть» так и остался.

До конца дела — подписания 206-й статьи — Алтайский держал себя в руках.

И вот все позади…

Глава 14. ФИНАЛ КЛЕЕНОГО ФАРСА

Через три месяца Алтайский, наконец, обрел «права» на содержание в общей зоне.

Следствие по делу «маньчжурцев» между тем продолжалось. Следователи расхаживали по зоне, встречались с бывшими подследственными как старые знакомые, изредка угощали их папиросами или махрой. Отношение к ним «маньчжурцев» нисколько не изменилось даже после оглашения первых приговоров — приговоры, как и следствие, не принимались всерьез: сроков два — три года, как предсказывали следователи, не было; даже самим следователям было в диковину — «катушка» уже равнялась не десяти, а двадцати пяти годам.

Алтайского позвали в учетно-распределительную часть — УРЧ, как было сокращенно обозначено на дверях одного из бараков. Узкая и длинная комната за этими дверями, полутемная, с обшарпанными грязными стенами, даже отдаленно не походила на зал суда.

Три стола с крестообразными ногами, в углах два шкафа. На табуретках сидят девчонки лет по двадцати с небольшим.

— Фамилия? — лениво спросила сидевшая около входа некрасивая девчонка с прыщавым лицом.

— Алтайский.

— Вон, к Кате, — показала она, зевая, на блондинку за следующим столом.

— Как фамилия? — опять спросила Катя и начала рыться в кипе полулистов с размазанными в спешке печатями.

Алтайский смотрел удивленно: неужели это и есть суд? В КВЧ он уже прочитал Конституцию, в которой ясно сказано, что суд должен быть гласным. Неужели здесь, за колючей проволокой, уже другое государство, где, как говорят сами заключенные, «закон — тайга, прокурор — медведь»? Кто установил эту границу государства в государстве и где границы этого государства, офицеры которого не носят присвоенную им форму, а маскируются зачем-то знаками различия рода войск настоящего государства?

— Вот, — сказала блондинка, — читайте!

«Особое совещание, рассмотрев дело… на основании статьи 58, пунктов 4, 6, часть первая и статьи 11 УК РСФСР приговорило… к 20 годам ИТЛ».

Вот, оказывается, какой суд! И он уже состоялся — келейное решение под маркой социалистического государства в обход обнародованной Конституции. Как в монастырских вотчинах: «наказать инока Пуплия битьем плетьми…»

Алтайскому стало весело до горечи, до оскомины.

— Почему же не двадцать пять? — спросил он блондинку.

— Посмотрите на него! — удивленно всплеснула та руками. — Вот это действительно бандит! Другой бы плакал, а он смеется!

— Да как же… — начал было Алтайский и растерялся, не найдя простой фразы, которой бы можно было объяснить все сразу. — Если бы знать, за что…

— Значит, не будете подписывать? — отрезала блондинка. — И не надо, а сидеть все равно придется!

«Сидеть все равно придется» — для Алтайского это не было новостью или чем-то неожиданным, это подразумевалось с самого начала следствия. К этому он был давно готов; он просто не предполагал, что переход от относительной свободы к откровенной неволе произойдет столь буднично. Но была в этом и хорошая сторона — вместе с приговором особого совещания Алтайский обрел права на дальнейшую жизнь.

Он получил направление в столярный цех зоны. Теперь его окружали другие люди, большей частью те, кто никогда не покидал пределы Родины. Алтайский жадно наблюдал за ними, пытаясь получить подтверждение своим выводам о волчьей основе нового общества.

Бригадир Короткевич. Классный столяр, отличный организатор, но в то же время сластолюбец — говорят, меняет «жен» чаще, чем телогрейку. Но также говорят, что он предельно справедлив. Сидит за мошенничество, но не любит обмана, вранья, не наказывает новичков за ошибки, зато дерет три шкуры с опытных мастеров. Человек как человек — со слабостями, как все люди, но ничего нет в нем волчьего…

Окружающие люди грубоваты и злы, это связано, очевидно, с их неудавшейся судьбой. Они горячи в работе и несколько небрежны, иногда необязательны в отношениях, друг с другом. Иными словами, им присущи многие недостатки, но это обычные недостатки многих обычных людей. В общем, люди как люди — ни в коем случае не волки.

Были в зоне и люди особенные, не совсем понятные Алтайскому. Вот, например, технорук Николай Михайлович. Бывший полковник, сидит с тридцать седьмого года по делу Уборевича, Тухачевского, Гамарника. По тому, как он удивительно четко и правильно говорил на собрании рабочих цеха, как убежденно звучали его слова об участии в строительстве коммунизма, можно заключить, что он коммунист, чувствует себя коммунистом даже здесь, в зоне. Одержимый, бесноватый или подхалим? Ничего подобного! Сила его убеждения была столь велика, мысль так ясна и доказательна, что Алтайский опешил тогда.