Другие еврейские духовные традиции, судя по тому же Флавию, к свободе человека относились иначе, хотя любое сущностное сближение человека и Бога отвергали в принципе. «Саддукеи. совершенно устраняют все учение о предопределении, признавая его полную несостоятельность, отрицая его существование и нисколько не связывая с ним результатов человеческой деятельности. При этом они говорят, что все лежит в наших собственных руках, так что мы сами являемся ответственными за наше благополучие, равно как и сами вызываем на себя несчастья.». «Фарисеи утверждают, что кое-что, хотя далеко и не все, совершается по предопределению, иное же само по себе может случаться» [Иудейские древности. XIII, 5,9]. «Выбор между праведными и неправедными поступками по большей части зависит от человека, тем ни менее судьба присутствует в каждом человеческом действии» [Иудейская война. II, 8,13].
Саддукеи требовали только строгого исполнения законов Торы, фарисеи же добавляли к мицвам Торы множество благочестивых обычаев, которые также рекомендовали соблюдать, впрочем, без тех строгих и неотвратимых наказаний за их нарушение, которые за нарушение своих норм предусматривали ессеи. Как можно заметить, строгость внешнего религиозного обычая в позднем храмовом иудаизме оказывается прямо связана со степенью убеждения в детерминированности человеческой жизни Божественной волей. Чем сильней в той или иной школе вера в предопределение, тем строже и мелочней регламентация жизни, достигающая максимума в общинах кумранитов.
Долгое развитие библейской традиции, как мы видим, подошло к примечательному завершению. Одни, ессеи- кумраниты, верили в божественность человека, в то, что они — сыны Света, но эта вера заставляла их отгораживаться от всех прочих — и соотечественников, и иноплеменников — высокими стенами запретов, регламентацией повседневного «священного быта» и убежденностью, что внешний, не предопределенный к свету мир лежит и до конца времен обречен лежать в кромешной духовной тьме. Богосыновство (сыны света — синоним, думаю, сынов Бога) означало для этих избранников полный отказ от свободы не только в практическом, но и в онтологическом аспекте — в Боге нет свободы, а есть предопределенность к свету или ко тьме со всеми вытекающими отсюда последствиями для судьбы конкретного человека. Мессию они ждали напряженно, но царство этого Помазанника было не от мира сего. Это царство должно будет прийти для сынов Света только после победы Бога над Велиаром и сынов Света над сынами тьмы и зла. Победа Света над тьмой неизбежна, но плоды ее достанутся только тем, кто предопределен к этому изначально.
Иосиф Флавий очень осторожен в описании эсхатологических верований ессеев. Должно быть, он был связан обетами неразглашения. Но то, что он рассказывает во второй книге «Иудейской войны», может свидетельствовать о вере ессеев в обожение сынов Света, в их соединение с Небесным их Отцом. В воскресение тел они, возможно, не верили, но в бессмертие души верили «не- поколеблемо». «Ессеи. непоколеблемо убеждены, что в то время как тела подвержены гибели и их материальный состав не постоянен, души остаются вечно бессмертными. Происходя из тончайшего эфира, они, совлеченные вниз некими чарами природы, попадают в тело, словно в темницу» [Иудейская война. II, 8,11].
Это очень похоже на платонизм, весьма распространенный в эллинистическом мире в эпоху Иосифа Флавия. Но ессеи были не теоретиками, а практиками духовной жизни. Они не только верили, что, «едва освободившись от оков плоти, души, словно вырвавшись на свободу после многих лет рабства, с ликованием взмывают ввысь» [там же], но и исповедовали, что такова только участь душ сынов Света, «избранников Бога» (behirey 'el) [10pHab X, 13]. Души же сынов тьмы обречены на «мрачную, бурную пропасть, исполненную бесчисленными казнями», на «мрак вечного огня» [10S II, 8]. Для тех, кто обречен, будет страшный суд, для тех, кто предопределен к Свету, суда не будет — их ждет соединение с Абсолютным Божественным благом. Поэтому, должно быть, Иосиф Флавий резюмирует рассказ об эсхатологических воззрениях ессеев словами: «Учение ессеев о душе представляет необоримый соблазн для тех, кто однажды вкусил их мудрости» [Иудейская война. II, 8,11].