Религиозная память крестьянства в XX–XXI веках в селах Черноземья России

Скорее всего, ведьмами в старину называли деревенских бабок-повитух, знакомых с различными приемами и в других болезнях, сведения о которых особенно нужны при их специальности. Если такие женщины в старину получили название знахарок или ведьм, то есть ведуний, сведущих, то, конечно, не в бранном или презираемом смысле, а если это слово со временем получило дурное значение, то, вероятно, вследствие дурных событий, и уже впоследствии слово «ведьма» стало бранным[136]. Часто к колдуну являются скорее за медицинской помощью, чем к священнику[137]. Хотя церковь, чтобы сохранить свою монополию на неизвестное и священное, приспосабливалась, принимая народные обычаи и традиции. Церковь изживала те элементы язычества, в которых было колдовство и волшебство. В то же время и сама она в своих формах несла определенный элемент магии. Служителям церкви приходилось признавать чудеса, практиковать заклинание и изгнание бесов, чтобы не оставлять этого народным целителям и знахарям. Крестьяне хотели сохранить большинство элементов своей религии, сочетать ее с официальным вероучением. Важный компонент народной религии – вера в волшебство и чудо – сохранился и существовал повсеместно[138]. В ряде интервью данного исследования присутствуют упоминания лечения различных заболеваний священнослужителями.

«Меня батюшка так научал, говорит, как лечат, у вас может… рожа, болезни такие небось, кровавая, жиловая, вихловая, и все рядить. Ты, говорит, читай двадцать раз “Отче”, двадцать “Богородицу”… Я однажды… прочитала, свою матерь лечила, прихожу, она говорит: у меня уже давно все прошло. Я молитвы читала. И сейчас батюшки могут лечить» (Каст., Ж, 1924).

Интересно отметить, что в ответах части респондентов всех трех поколений настоящего исследования, обращавшихся к знахарям, данная практика тесно связана с религиозным языком. На территории Черноземья знахарки использовали обращение к православным святым и к Богу.

Выводы

Подводя итоги нашего исследования, можно согласиться с выводами А. В. Кореневой, что «новая советская идеология конца 1920-х гг. практически ничего не изменила в религиозном сознании крестьян. Крестьянское мировоззрение, складывавшееся веками, успешно противостояло кризисам и потрясениям. Система семейных отношений, да и сама семья, поддерживаемая духами дома и духами предков, продолжала бытовать в деревне. Мир, по мнению верующего крестьянина, был чем-то оживленным, живущим своей жизнью. В религиозном мировоззрении людей исследуемого времени наблюдалась некоторая двойственность: существовали остатки древнего языческого мировоззрения, по которому человек одушевлял все явления природы, наполняя их живыми существами. Народная обрядность существовала в любых условиях, была чужда навязываемой государством идеологии и отражала черты традиционной народной культуры. В религиозной обрядности русского населения главную роль играла традиция соблюдения определенных действий, а не верность каким-либо религиозным догмам. В народной практике религиозный ритуал не столько выражал представления о мире, сколько выполнял компенсирующую функцию, выступая как средство решения практических проблем повседневной жизни»[139].

А. А. Панченко, описывая религиозность, говорил, что она «представляет собой особую форму мышления и мировоззрения»[140]. Если мы имеем в виду классическую религиозность, то говорим о религиозном сознании, мышлении и религиозном поведении как комплексе религиозных практик. Религиозное сознание, как и первичная социализация, формируется в детском возрасте и под воздействием примера членов семьи и значимых близких, а также узкого социума, в котором живет человек. Принадлежность к практикам религиозного характера и принятие религиозного поведения, опыта близких определяют особый вид мышления, который сохраняется на протяжении всей жизни человека.

Д. А. Аникин отмечает, что «религиозное сообщество образуется не только за счет общего комплекса религиозных норм, выражаемых в священных текстах и ритуализованных действах, но характеризуется общностью социальных практик, определяющих параметры соотношения сакрального и повседневного»[141]. При этом в рамках любой социальной практики религиозного характера крестьяне используют определенный язык и структурированное действие, наполненное религиозным мистическим смыслом, что позволяет религиозную память определить отдельным видом памяти, который имеет свои собственные особенности. Считаем важным отметить, что религиозные практики могут быть также индивидуальными (например, молитва) и направлены не на общину, а внутрь себя и обращены к сакральному напрямую.