Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

Для изучения религиозной истории ранней Руси чрезвычайно важным является анализ летописных сообщений о так называемых «восстаниях волхвов». Летописи сохранили интереснейшие сведения о событиях 1024 г. в Суздале и о волнениях 1071 г. на Верхней Волге. Анализируемые далее сообщения неоднократно рассматривались в трудах отечественных ученых. Преимущественное внимание исследователей были обращено к социальной сущности событий, а также к уяснению языческого характера действий волхвов и их мировоззрения. Цель данной работы предполагает анализ «восстаний волхвов» в контексте процесса христианизации. При этом важнейшее значение будет иметь не только реконструкция собственно языческих реалий, отразившихся в летописном тексте, а возможность интерпретации изучаемых событий как фактов христианско-языческих взаимоотношений.

Под 1024 г. «Повесть временных лет» содержит следующую запись. «Ярославу сущю Новегороде тогда. В се же лето въсташа волъсви в Суждали, избиваху старую чадь по дьяволю наущенью и бесованью, глаголюще, яко си держать гобино. Бе мятежь великъ и голодъ по всей той стране; идоша по Волзе вси людье в болгары, и привезоша жито, и тако ожиша. Слышав же Ярославъ волхвы, приде Суздалю; изъимавъ волхвы, расточи, а другыя показни, рекъ сице: “Богъ наводить по грехомъ на куюждо землю гладом, или моромъ, ли ведромь, ли иною казнью, а человекъ не весть ничтоже”. И възвративъся Ярославъ, приде Новугороду…»[369].

Понимание и религиоведческое изучение летописных известий зависит в большой степени от того, как переводить древнерусское выражение «старая чадь». Один из вариантов перевода – «старики», «старые люди». Он относительно нейтрален в социально-экономическом плане; старость в данном случае общекультурный возрастной параметр. Историки советского времени, в большинстве, рассматривали события как массовое народное восстание. И «старая чадь» представлялась им социально-классовой категорией. Так Н. Н. Воронин писал, что «восстание было вызвано, в первую очередь, внутренними противоречиями среди населения Суздальской земли, особенно обострившимися в районе, близком к старой торговой Волге. Здесь, очевидно, существовала какая-то зажиточная верхушка – старая чадь, – выделившаяся из среды местного общества; ее накопления в виде жита и хозяйственных продуктов делали особо острым охвативший эту местность голод. То, что Ярослав спешно прибыл из Новгорода <…> и встал на защиту старой чади, показывает, что этот слой находился уже под покровительством княжеской власти, являясь опорой ее политики на местах»[370]. Антифеодальный характер «избиения» старой чади безусловно признавали М. Н. Тихомиров, В. В. Мавродин, Л. В. Черепнин, А. А. Зимин, О. М. Рапов, В. И. Буганов[371]. Разделяя взгляды коллег на феодализацию древнерусского общества, Б. А. Рыбаков отметил, что «люди ожили не после расправ волхвов со “старой чадью”, а лишь после закупки жита в Болгарии, что позволяет понимать вину “старой чади” не в фактическом владении запасами зерна, а в каком-то языческом влиянии на ход земледельческого хозяйства»[372].

С близкой версией анализа событий выступила Н. Н. Велецкая. Она расценивает сообщение летописи как свидетельство эпизодического проявления на Руси (при особых обстоятельствах) древнеславянского ритуала «проводов стариков на тот свет», в основе которого лежит представление о всестороннем (в данном случае – негативном) воздействии предков на жизнь человеческого коллектива. Впрочем, по ее наблюдениям, сравнительно-исторический анализ различных источников склоняет к заключению, что существование обычая как элемента социального уклада можно отнести лишь к самому раннему периоду славянской истории. В эпоху же, отраженную письменными памятниками, остатки его несут печать деградации. Ритуал выполняется не регулярно и поводом для обращения к нему служит голод[373]. Стоит заметить, что еще Е. В. Аничков указал на наличие в древнерусских церковных обличениях среди прочих запретов языческих действий и «избиение старой чади», когда живется впроголодь[374].

В традиционной славянской культуре существует такое понятие как пережитой век, слишком долгая жизнь. Известно русское выражение чужой век заедает – об очень долго живущем старике. По широко распространенным болгарским поверьям, глубокий старик может превратится в вампира. Существует особый род плачей в северо-западной Болгарии: плачи «зажившихся стариков» по себе. На восточнославянской территории можно проследить лишь слабые отголоски такого представления – в некоторых особенностях похорон стариков (в особой одежде, особом транспорте) и фольклорных преданиях, характерных для Украины, о том, как некогда стариков убивали («сажали на лубок») и почему перестали это делать[375].