Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

Вполне свободные и поддержанные населением действия волхвов свидетельствуют о том, что в погостах не было постоянных представителей княжеской власти и христианского духовенства. Но из этого трудно сделать какие-либо основательные выводы о том, что представляли собой верхневолжские и шекснинские погосты в 1070-х гг. Несомненно, это малые административные центры, начавшие формироваться в Х столетии. Но их функции и внешний облик можно реконструировать лишь в общих чертах. По материалам развитого и позднего средневековья система погостов хорошо изучена в Новгородской земле. На погостах-поселениях жили крестьяне и «непашенные люди». Большая часть погостов имела по 5–10 дворов. Во главе погоста стоял староста. На погосте происходил суд; сюда собирались крестьяне окрестных сел на торг[397].

На средней и верхней Шексне в последние годы было открыто несколько десятков древнерусских поселений. Наиболее крупные из них – Луковец, Соборная горка, Октябрьский мост, Минино – возникли на месте финно-угорских поселков. Луковец – поселение городского типа в месте впадения р. Суды в Шексну. По культурному слою и составу находок Луковец аналогичен Белоозеру[398]. По мнению А. В. Кудряшова, погосты на Шексне, упоминаемые в летописной статье 1071 г., были подобны Луковцу, где выявлено скопление оружия и военного снаряжения, свидетельствующее о присутствии здесь воинского отряда[399]. Однако если бы действительно было так – волхвы не осуществили своих действий.

Приходя в погосты, волхвы ориентировались на имеющуюся административно-территориальную структуру этих северных земель. Поэтому представляется необоснованным вывод Ю. В. Кривошеева, рассматривающего ярославских волхвов в качестве племенных лидеров (также как и суздальских волхвов из летописной статьи 1024 г.)[400]. Волхвы не берут на себя каких-либо властных полномочий или управленческих функций. Они, прежде всего, выступают хранителями некоего тайного знания; ведают то, что другим недоступно. Для анализа данного явления важное значение имеют наблюдения о познавательном значении мифологии, которое «выступает в роли ее нормирующего ограничителя <…> именно в таком качестве мифология санкционируется обществом как идеология»[401]. В связи с этим уместно привести замечание П. А. Флоренского, который подметил, что для простого сельского жителя «есть множество тайн, которые он принимает попросту, доверчиво, и мудро не любопытствует о них далее, смиряется перед неведомым, молчит, или отвечает случайно подвернувшимися мифами»[402].

То, что волхвы убивали женщин, обвиненных ими в «скрытии» внутри себя продуктовых запасов, естественно объясняется архаическими представления о распределении общей жизненной энергии между природным миром и человеческими коллективами. Как отмечал М. Элиаде, «смысл человеческих жертвоприношений следует искать в архаических представлениях о периодическом обновлении сакральных сил». Как известно, во многих космогонических мифах описывается ритуальная (т. е. насильственная) смерть жившего в первоначальные времена великана, из тела которого возникают небо и земля, растут травы и т. д.»[403]. Дело в том, что «плодородие как таковое есть реализация, а следовательно, постепенное истощение возможностей, прежде остававшихся потенциальными, а потому “первобытный” человек живет в атмосфере постоянной тревоги, опасаясь того, что окружающие его благотворные силы окажутся однажды исчерпанными до конца»[404].

И, по всей видимости, волхвы не приносили убиваемых ими женщин в жертву каким-либо божествам и мифологическим существам. Эти действия можно рассматривать именно как ритуальные убийства. Известно, что явления, охватываемые понятием «жертвоприношение», оказываются не вполне однородными в своей психологической основе. Существует жертва-дар и жертва-убиение, расчленение. Не всякое ритуальное убийство является жертвоприношением[405]. Если говорить о «жертвоприношении», как одной из универсалий культуры, то, как таковую можно рассматривать жертву-дар[406].