Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

В отечественной науке летописная статья 1071 г. всегда изучалась с учетом особенностей мировоззрения и культуры древних обществ. Еще Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» подметил двойственность «восстания волхвов». С одной стороны, он указал на собственно языческий характер их действий: «два кудесника… в каждом селении объявляли, что бабы причиною всего зла и скрывают в самих себе хлеб, мед и рыбу». С другой стороны, он указал на черты социального конфликта: «сии злодеи с шайкою помощников убивали невинных женщин, грабили имение богатых»[407].С. М. Соловьев напрямую связал волхвов из Ярославля с финно-угорской средой. Он писал о том, что «язычество на финском севере не довольствовалось оборонительною войною против христианства, но иногда предпринимало и наступательную в лице волхвов своих». Соловьев не затронул вопроса о том, кто такие «лучшие жены» и почему они оказались «держателями» «обилья», хотя, скорее всего, склонялся к тому, что волхвы совершали некий языческий ритуал, а изъятие имущества «лучших жен» имело второстепенное значение[408].

Знаменитый фольклорист и филолог А. Н. Афанасьев сблизил волхвов, убивавших «старую чадь» в Суздале, и ярославских волхвов 1071 г., понимая под «лучшими женами» старых женщин: «волхвы обвиняли старых женщин в том, что они производили голод, скрадывали обилье (гобино), т. е. урожаи и делали безуспешными промыслы рыбака и охотника. Вера в возможность и действительность подобных преступлений была так велика в XI в., что родичи сами выдавали на побиение своих матерей, жен и сестер. Жители не только не хотели сопротивляться волхвам, но следовали за ними большою толпою <…> волхвы (даже допуская с их стороны обман и своекорыстные расчеты) только потому и действовали так открыто и смело, что опирались на общее убеждение своего века». Афанасьев отметил, что по данным различных источников, «женщин, заподозренных в чародействе и обвиняемых в похищении дождей и земного плодородия, преследовали в старину жестокими казнями: жгли, топили и зарывали живыми в землю»[409].

Существенным этапом в исследовании верхневолжско-шекснинских событий 1071 г. стало сопоставление действий волхвов с мордовским ритуалом сбора на моляны, которое сделал еще во второй половине XIX в. П. И. Мельников (Андрей Печерский), внесший значительный вклад в этнографическое изучение мордовского народа[410]. Предваряя дальнейшее рассмотрение этнокультурных аспектов интерпретации «восстания волхвов», следует подчеркнуть (соглашаясь с мнением большой группы отечественных ученых), что они не могут быть до конца поняты без дальнейшего основательного исследования роли финно-угорского субстрата в истории Северо-Восточной Руси. Финно-угорские аналогии, новые и известные ранее, оказываются наиболее адекватными при истолковании текста о «движении волхвов»[411]. Историко-этнографическое сочинение «Очерки мордвы» П. И. Мельникова впервые было опубликовано в трех номерах журнала «Русский вестник» в 1867 г. Основную часть своего труда автор посвятил религиозной жизни мордовского народа. Когда наступало время общественных жертвоприношений языческим богам мордвы, специальные сборщики ходили по дворам и собирали всякие съестные припасы следующим образом. Обнаженные по пояс женщины, перебросив через плечо мешочки с мукой, медом, яйцами и прочими продуктами, стояли спиной к двери дома, а сборщики, войдя в помещение, отрезали мешочки, укалывая при этом женщину в плечо и спину ритуальным ножом[412]. Мельников сразу же отметил аналогию мордовского обряда «сбора на моляны» и действий волхвов в 1071 г.: «мордовский обряд обрезывания тесемок на голых женских плечах, конечно перешедший из глубокой древности, не объясняет ли темное место летописца о вырезывании волхвами у женщин из плеч хлеба и разных съестных припасов»[413]. Осмысляя близость обрядовых действий, П. И. Мельников заключил, что «волхвы, пришедшие из Ярославля в Ростовскую область и на Белоозеро, принадлежали, конечно, к финскому или чудскому племени. Там в XI столетии жили полуобруселые меря и весь, племена одного происхождения с мордвой и, вероятно, имевшие одинаковые с ней религиозные обряды»[414].

Плодотворное и содержательное изучение мифологических и религиозно-ритуальных аспектов событий на Волге и Шексне не получило последовательного продолжения в советской исторической литературе. Начиная со статьи А. В. Арциховского и С. В. Киселева «К истории восстания смердов 1071 г.», в историографии прочно утвердилось понимание «восстания волхвов» как массового антифеодального движения крестьян. Такую точку зрения разделяли В. В. Мавродин, Н. Н. Воронин, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, Я. Н. Щапов[415]. Большинство исследователей пришли к выводу об антифеодальной направленности движения, интерпретируя «лучших жен», как знатных и богатых женщин, скрывавших у себя продуктовые запасы.