Реликвия

Между тем центурион, за которым шли солдаты с железными брусьями на плече, направился к двум другим крестам. Распятые на них были еще живы и в мучительно агонии просили пить. Один, поникнув, стонал; другой, с растерзанными ладонями, корчился и страшно кричал. Безжалостно улыбнувшись, Топсиус шепнул:

— Пойдемте, нам пора!

Глаза мои плохо видели сквозь пелену горькой влаги; спотыкаясь о камни, сошел я с Голгофы вслед за насмешливым комментатором истории. Душа моя ныла от тоски: я думал обо всех грядущих крестах, которые предсказал сторонник порядка, встряхнув намасленными волосами… Так и будет! О, горе! Отныне и впредь, до скончания веков, опять и опять вокруг костров, у помостов виселиц, в холодных застенках будут сходиться сборища жрецов, сановников, судей, солдат, медиков и торгашей, чтобы зверски убивать праведников на вершинах новых голгоф: за то, что, боговдохновенные, они учили повиноваться духу или, преисполнившись любви к ближнему, провозгласили братство между людьми!

С такими мыслями вступил я в Иерусалим; птицы, более счастливые, чем люди, пели в кедрах Гареба…

Уже стемнело и наступил час пасхальной трапезы, когда мы пришли к Гамалиилу; во дворе стоял привязанный к шесту осел под черной попоной; на нем прибыл благодушный врач Елеазар из Силома.

В голубом зале с потолком из цельных кедровых стволов сильно пахло бетелем; строгий хозяин ждал нас; он сидел босой в кресле из белых ремней; широкие рукава его одежды были завернуты наверх и приколоты к плечам; рядом с ним стоял дорожный посох, тыквенный сосуд с водой и узелок с пожитками — эмблемы исхода из Египта. На столике, инкрустированном перламутром, между глиняными кувшинами с узором в виде цветов и серебряными плетеными корзиночками громоздились вперемежку с кусками льда сочные плоды; тут же стоял семисвечник в виде деревца; на конце каждой его ветки горел голубоватый огонь. Откинувшись на подушки из красного сафьяна, Елеазар, добродушный «брюховед», смотрел с блаженной улыбкой на дрожащие язычки пламени. Две скамейки, покрытые ассирийскими коврами, ждали меня и просвещенного Топсиуса.

— Да будет благословен ваш приход, — молвил Гамалиил. — Сион богат красотами; думаю, вы проголодались…

Он хлопнул в ладоши. Явился толстяк в желтом хитоне; за ним, бесшумно ступая в суконных сандалиях, шли рабы, держа над головой медные блюда, над которыми вился пар.

Возле каждого из нас поставили с одной стороны поднос с лепешкой, тонкой и мягкой, как кусок полотна; с другой — обширное блюдо, украшенное по краям жемчугом, на котором чернела жареная саранча в соусе. У ног наших стояли чаши с розовой водой. Мы совершили омовение. Гамалиил, прочистив рот кусочком льда, забормотал обрядовую молитву над длинным серебряным блюдом, на котором лежал жареный козленок в шафранной подливе.

Топсиус как знаток восточных обычаев вежливо рыгнул, показывая этим, что сыт и доволен. Затем, держа в пальцах кусочек козлятины, заявил с улыбкой, что Иерусалим блистателен: это светоч красоты и благодатнейший из городов…

Елеазар из Силома, блаженно зажмурившись, словно его пощекотали, сейчас же ответил:

— Иерусалим — алмаз из алмазов; господь вправил его в самый центр земли, дабы он равномерно излучал сияние по всей ее поверхности.

— В центр земли! — не выдержал просвещенный историк. Обмакнув лепешку в шафранный соус, глубокомысленный медик объяснил строение нашей планеты: она плоска и кругла, как диск; в середине ее стоит священный Иерусалим наподобие сердца, преисполненного любви к всевышнему, вокруг простирается Иудея, обильная бальзамом и пальмой, окружая столицу прохладой и ароматом садов; дальше идут бесплодные земли язычников, бедные медом и млеком, а еще дальше — неведомые сумрачные моря… И над всем этим висит твердый небесный свод.

— Твердый! — снова ужаснулся мой ученый друг.

Рабы внесли серебряные чаши с золотистым пивом. Гостеприимный Гамалиил посоветовал закусить его жареной саранчой. Тем временам равви Елеазар, знаток всех дел природы, посвящал Топсиуса в божественную тайну устройства неба.

Оно состоит из семи чудесных сверкающих алмазно-твердых пластин. Поверх этого свода безостановочно катятся валы Великого океана, на волнах которого плавает в сиянии дух Иеговы… Хрустальные сферы испещрены отверстиями наподобие решета; они трутся друг о друга, производя нежную, тихую музыку; лишь угодным богу пророкам удавалось ее расслышать. Однажды ночью он сам, Елеазар, молясь на террасе своего дома в Силоме, сподобился, по неизреченной милости всевышнего, услышать небесную гармонию: она лилась прямо в душу и наполнила его таким умилением, что слезы покатились из глаз на молитвенно сложенные руки… В месяцы кислев и тебет отверстия в пластинах совпадают, и через них на землю проливаются капли извечных вод, от которых тучнеют нивы.

— Дождь? — осторожно осведомился Топсиус.

— Дождь! — безмятежно ответствовал Елеазар.