Ренар Холл

Кто мог желать смерти господину Ренару? Кто поставил на его грудь смертельную руну? А главное — кто, кроме меня, может ее снять? Ведь теперь, когда мне стало известно о даре, о том, что батюшка передал его, я вспомнила наши занятия. И руну эту вспомнила. И что разрушить ее могу — тоже. Вот только наказ батюшки был четким — не бросаться из огня да в полымя, иначе могу только навредить. Зачем же все так сложно? И как мне дождаться утра, чтобы выяснить, как там его высочество?

Лучше всего разрывает время — сон. Но я металась в кровати, не находя себе места. Тогда открыла книгу и в холодном тусклом свете кристалла листала грубые желтоватые страницы в поисках хоть какой-то информации, которая могла бы меня успокоить. Сама не заметила, как спасительное забытье все же укутало с головой. А потом были теплые мягкие руки, едва уловимо пахло костром и кедром. Костер и кедр… я знаю этот запах. Открыла глаза и сонно потянулась в кровати:

— Это вы, — промурлыкала, улыбаясь.

— Все хорошо, — мужчина накрыл меня одеялом и присел рядом с кроватью, оказавшись со мной на одном уровне. Я и не замечала, какие у него красивые, добрые глаза…

— Но… как? Вы же… — я приподнялась на локтях, силясь понять, что происходит.

— Тс-с, — прошептал эрцгерцог, приложив к моим губам кончики пальцев. Я стеснительно улыбнулась и прошептала, сквозь столь приятную преграду:

— Я сплю? — иного объяснения происходящему и быть не могло. Господин Ренар не мог так быстро оправиться от руны смерти. Это невозможно.

— Спишь, солнышко, — прошептал он, поцеловав меня в кончик носа, легко и невесомо. — Это всего лишь сон, — еще один поцелуй, целомудренный, но обжигающий — в щеку, — наваждение… — замер возле моих губ.

— Ваше высочество, — взволнованно прошептала я, закрыв глаза от страха и томления. От вмиг объявшей меня дрожи.

— Эдвард, — поправил он, опаляя горячим дыханием мои губы, но не касаясь их.

— Это… это непозволительно, — бессвязно бормотала я.

— И кто упрекнет?

— Кто?

— Это всего лишь сон.

И я вновь закрыла глаза, позволив хотя бы в забытье окунуться в волнительную пучину порока. Тем более, поцелуи были такими сладкими, что будь все это явью, я бы не пожалела ни на миг.

Я доверчиво тянулась навстречу сдержанным, отстраненным губам, которые, ведомые моей искренней пылкостью, становились все горячей и настойчивей. В какой-то момент они переместились на шею, а я бесстыже пропускала между пальцев белоснежные пряди мага, уже не в силах сдерживать судорожные стоны. Необычно горячее дыхание обжигало кожу, опаляло сбивающееся с ритма сердце, вливало в кровь хмельное вино. Бастион морали окончательно пал под натиском умелых губ, и я была готова на все, лишь бы его пылкие поцелуи не кончались. Прижимала к себе эрцгерцога, как сокровище, боясь потерять, боясь, что иллюзия слишком скоро растает. Когда чувственные ласки коснулись груди, я словно очнулась:

— Ваше высочество, — мягко обхватила его голову ладошками, отстраняя от себя. Он тяжело дышал и замер на миг, а затем прислонился лбом к моему лбу и прошептал:

— Прости, солнышко. Прости, мой свет…

Без его губ я словно утратила воздух и мгновенно пожалела, что остановила мужчину…Он быстро брал чувства под контроль. Сухо погладил меня по щеке, скользнул взглядом по шее, ключицам, ниже… в разорванный ворот ночного платья, бесстыже оголявший мое тело. Тщательно укутав меня одеялом, под самую шею, эрцгерцог поднялся. Вот и все. Передо мной снова ледяная статуя, в которой заперт человек.

— Не уходите, — прошептала я. — Это всего лишь сон… Побудьте со мной, хотя бы немного…

Эрцгерцог замер в нерешительности. Столь неожиданная эмоция вызвала во мне улыбку:

— Пожалуйста…

Он обогнул кровать, прямо в рубашке и брюках лег поверх одеяла и, обняв меня со спины, крепко, надежно, покровительственно прошептал:

— Отдыхай, мое солнце. И ничего не бойся… Она не причинит тебе вреда. Я не позволю.

Наконец, блаженный сон накрыл с головой и был исцеляющим, несущим покой и глубоким, ведь я чувствовала самый родной на свете запах, биение любимого сердца и тепло… удивительное тепло.

Утро застало врасплох. Неугомонная пташка села на подоконник и залилась задорной жизнеутверждающей трелью. Я сонно потянулась и посмотрела на незваную гостью. Это вестник-колокольчик. Пташка, возвещающая о приходе времен пробужденья. Да разве в Ренар Холле они могут настать? Я любила эти времена, когда сонная природа, как и я, лениво потягивалась, сбрасывая сладкую дрему, и начинала оживать, наряжаться в нежно-зеленые наряды и украшать себя робкими первыми цветами. Улыбнувшись, еще раз потянулась. Сознание медленно возвращало в реальность, опаляя щеки огнем. Я и забыла, как перебралась в кровать, где мне приснился столь постыдный сон. Хотя, что постыдного в том, что юная леди питает нежные чувства к господину, покорившему сердца многих дам? Любовь — не порок. Куда хуже быть черствой сердцем. Впрочем, сейчас я бы хотела стать менее чувствительной.