Ренегат

Смотрю на пляшущие языки согревающего пламени и, как истинный командир, приказываю себе: не думай о нем! Кроу существенно подпортил мою жизнь, но за это он поплатится. Его, в прямом значении, пустые угрозы ничего не значат. Или значат?.. Сейчас мне кажется, что возражать Кроу, и пойти против него было поразительно легко. Раньше я бы так не поступила, просто потому, что не умела и боялась. По сути, я была не такой смелой или жестокой, больше добродушной и ранимой. Но эти черты я истово подавляла. И теперь, оглянувшись на химерическое прошлое, могу с непомерной гордостью, не стыдясь, заявить, что я стремительно выросла и взираю на иллюзорный мир несколько по-другому. И ничего ребячески милого и наивного во мне не осталось. Сейчас моя воля и неподавляемая потребность в свободе ровна желанию Кроу захватить и управлять всем миром. Это дело — смысл его жизни и он умрет за то, чтобы оно процветало. Со мной так же. И я не сдамся, пойду до конца. Чего бы мне это не стояло.

Я рассеяно оглядываюсь по сторонам: куда идти дальше? В комнату отдыха, где, возможно, кто-то не спит, а кто-то душераздирающе храпит, действуя другим на нервы? Нет, не хочу. Сейчас мне конче необходимо хоть немного побыть одной. Иногда одиночество — все, что нам нужно; все, что мы ищем и в чем нуждаемся. Неуверенно шагаю к лестнице, и, скрывшись в ее мутном полумраке, с непривычной чувственностью наслаждаюсь желанной уединенностью и неизбывной тишиной.

Папа часто говорил, что нет ничего приятнее, чем посидеть в беззвучии и послушать металлический лязг своих мыслей. А Касс, по-моему, не очень любила уединение, утверждая, что нет звука хуже, чем гул тишины, в котором что-то пугающе шевелиться. Не знаю, что она имела в виду, но меня ее чепуховая болтовня смешила до колик в животе.

Тем не менее, тишина — это возникающая необходимость, которою необходимо утолять. Только находясь в ней, возможно ясно соображать, обдумывать совершившие ошибки и проверить себя на трусость. Она, как берег, к которому мы иногда причаливаем, чтобы понять себя и скинуть тяжкий, накопившейся за время плаванья груз, и перед тем как, снова отправиться в океан житейской суматохи.

Можно бесконечно долго размышлять о маловажных вещах, которые занимают места в жизни не больше, чем чашка на столе, но меня кое-что беспокоит. Отныне за мной и моими тренировками будет присматривать Кроу. Считаю, надо сознаться — все могло закончиться куда хуже. Но если ему чудом взбредет от меня избавиться, то никакие мои удовлетворительные результаты не повлияют на его окончательное решение. Не исключаю, что он уже об этом помышляет.

К тому же я пригрозила близящимся восстанием. Восстанием, которое освободит Богем, и, которое никогда не подымится. Ни в ближайшем будущем, ни в далеком. Никогда. Это все утихающие отголоски моих наивных фантазий. Никто не зайдет настолько далеко. Никто не осмелится пойти так далеко.

Но я хочу, чтобы все изменилось. Разве возможно жить так, как будто все время пребываешь на войне? Жертвы, жертвы, жертвы… Единственная цель — выжить. Будто принадлежащий определенным людям, выстроенный вокруг мир хочет, чтобы мы сдались; чтобы перестали бороться и смирились со своей злополучной участью.

Завтра состоится очередное испытание. И кто-то умрет. Возможно, это буду я. Не знаю… Но мне страшно. Сущий кошмар наблюдать, как умирает знакомый человек, и ты не можешь ему помочь, хотя знаешь, что способ есть.

Дожить бы до того дня, когда все окончательно и бесповоротно изменится в благую сторону; когда справедливо отменят эти бессмысленные испытания. Для этого мне нужно из всех сил стараться: стрелять без поражений, метать ножи точно в цель, пройти через все ужасные испытания. Клянусь, что Кроу не насладится моими неудачами! Я этого не допущу. Он не увидит моей смерти! Пускай каждая моя победа, каждый прожитый мною день станет его постыдным разгромом. Я буду бороться! И увижу его досадное падение.

Я содрогаюсь — кто-то, незаметно подкравшись сзади, касается моего плеча.

— Эй. — звучит тихий и успокаивающий голос Люка. — Все хорошо.

Он садится рядом. Мы недолго и, кажется, понимающе молчим.

Люк обнимает меня и поглаживает по голове. Странно, что время, беспощадное к другим, смилостивилось над нами, нашими отношениями, не подпортив их. Без Люка моя бы жизнь ничего не значила, без него не так громко билось мое сердце, и еще более уродливым казался мир. Хорошо, что мы, еще, будучи несмышленной мелкотой, нашли друг друга.

— Ждал, пока ты поднимешься, но, похоже… — умолкает он.

— Я собиралась, правда. — оправдываюсь я. — Хотела побыть одной, но совершила ошибку. Представляю, какого было тебе, одному.

— Ужасно, — молвит он, — но меня утешали мысли о девушке, которая меня не забыла, не променяла ни на кого другого…

— Она не могла. — щурюсь я, улыбаясь. Он думал, что я от него отрекусь? Наивный какой, хи-хи.

— …Которая, — продолжает Люк, — не потеряла свою детскую непосредственность и очарование.

— Прекрати, не такая я очаровательная. Не преувеличивай.