Репортаж с петлей на шее

Сейчас все решают месяцы, но скоро решать все будут дни. И эти решения станут самыми трудными. Мне думалось: как печально оказаться тем последним солдатом, что получит последнюю пулю в сердце в последнюю секунду войны. Но кто-то должен стать последним. Если бы я знал, что им окажусь я, то мне хотелось бы погибнуть прямо сейчас.

* * *

За то недолгое время, что я пробуду в Панкраце, у меня не выйдет сделать свой репортаж таким, каким бы хотелось. Нужно поторопиться. Поэтому он станет свидетельством скорее о людях, чем о событиях. Но мне кажется, что люди и есть самое важное.

Начал я с портретов супругов Елинеков, простых людей, в которых в обычное время не разглядишь героев. При аресте они стояли рядом, подняв руки, – он белый как полотно, она с чахоточным румянцем. В глазах ее мелькнул испуг, когда она увидела, как полиция всего за пять минут перевернула вверх дном ее образцовую квартирку. Мария медленно повернула голову к мужу и спросила:

– Пепо[18], что теперь будет?

Тот обычно говорил мало, с трудом подбирал нужные слова, беспокоился, когда приходилось поддерживать разговор, теперь же ответил спокойно, без напряжения:

– Мы умрем, Маня.

Она не вскрикнула, не пошатнулась, лишь почти незаметно протянула ему руку под дулами нацеленных на них пистолетов. За это и ей, и ему достались первые удары по лицу. Мария отерла кровь, бросила удивленный взгляд на незваных гостей и едва ли не с юмором заметила:

– Такие красивые молодые люди… – Она немного повысила голос: – Такие красивые молодые люди… и… такие мерзавцы.

Она не ошиблась. Несколько часов спустя ее вывели из кабинета, где велся «допрос», избитую почти до потери сознания. Но от нее так ничего и не добились. Ни в тот раз, ни позже.

Не знаю, что происходило с Елинеками, пока я отлеживался в камере. Но точно знаю, что они ничего не сказали. Дожидались моих указаний. Сколько раз Пепу связывали, сколько раз его били, били, били, но он молчал, пока мне не удавалось сказать ему или дать понять хотя бы взглядом, что́ именно он может говорить или какие дать показания, чтобы запутать следствие.

До ареста Мария была чувствительной почти до слез. Но за все время пребывания в гестапо я не увидел в ее глазах ни слезинки. Квартирку свою она обожала, но когда товарищи с воли, чтобы подбодрить ее, сообщили, что знают, кто украл ее мебель, и держат вора на примете, передала им:

– К черту мебель! Не тратьте на нее время! Есть заботы важнее: теперь нужно делать еще и нашу работу! Сперва необходимо навести порядок вокруг, а если выживу, то у себя дома наведу порядок сама.

Настал день, и их обоих увезли в разные стороны. Я тщетно пытался их найти. Из гестапо люди пропадали бесследно, пропадали и рассеивались по тысяче кладбищ. Какие всходы даст этот ужасный посев!

Последними словами Марии стали:

– Передайте на волю, чтобы обо мне не жалели, чтобы не дали себя запугать. Я делала то, что велел мне мой долг, за него и умру.

Она была «всего лишь служанкой». Не имея классического образования, она и не знала, что когда-то давно было сказано:

«Путник, поведай, коль сможешь, всем гражданам Лакедемона:

Здесь мы в могиле лежим, честно исполнив свой долг»[19].

СУПРУГИ ВЫСУШИЛОВЫ

Жили в том же доме, что и Елинковы, были чуть старше соседей, звались тоже Йозеф и Мария. Йозеф был мелким служащим; в Первую мировую войну его, 17-летнего великана из Нусле[20], забрали в солдаты. Несколько недель спустя он вернулся с фронта с раздробленным коленом и так и остался калекой. Познакомился с Марией в лазарете Брно, где та была сестрой милосердия. Мария была старше на восемь лет, первый ее брак оказался несчастливым, и, когда война закончилась, она вышла замуж за Пепика. В ее отношении к мужу всегда чувствовалась материнская забота. Оба они были не из пролетарских семей, да и их семья не была пролетарской. Путь их в партию был сложнее, труднее, но они его все же нашли. Как во многих таких случаях, он прошел через Советский Союз. Высушиловы действовали вполне осознанно и задолго до оккупации прятали у себя немецких товарищей. В самые трудные времена, после вторжения в Советский Союз и первого осадного положения в 1941 году, у них на квартире собирались члены Центрального комитета, ночевал Гонза Зика, ночевал Гонза Черный, а чаще всего ночевал я. У них писались статьи для «Руде право», принимались решения, у них я познакомился с «Карелом» – Черным.

Йозеф и Мария были предельно точны в любом деле, в неожиданных ситуациях – а их в работе подпольщиков случалось немало – всегда знали, что делать. Неизменно следовали правилам конспирации. На самом деле никто и предположить-то не мог, что добродушный долговязый пан Высушил, мелкий служащий с «железной дороги», и его пани Высушилова замешаны в чем-то запретном.

Тем не менее его арестовали вскоре после меня, и я сильно встревожился, когда увидел его здесь. Если бы он заговорил, слишком многие оказались бы под угрозой! Но Йозеф молчал. В тюрьму он попал из-за листовок, которые дал почитать другу, и, кроме как о них, в гестапо ничего не узнали.