Репортаж с петлей на шее

Преданность делу быстро росла, и в начале сорок второго года Лида попросила о членстве в партии. Ни разу прежде я не видел ее настолько смущенной. Да и она прежде не относилась ни к чему настолько серьезно. Но я все еще колебался. Все еще ее учил. Все еще проверял.

В феврале 1942 года Центральный комитет принял Лиду в партию. Домой мы возвращались морозной ночью. Обычно разговорчивая, Лида молчала. Только возле самого дома вдруг остановилась и тихо – так тихо, что было слышно, как падают снежинки, – сказала:

– Знаю, что это самый важный день в моей жизни. Теперь я принадлежу не только себе. Обещаю, что не разочарую. Что бы ни произошло.

Многое произошло. И она ни разу не разочаровала.

Она поддерживала связь между членами Центрального комитета. Выполняла опасные поручения: восстанавливала утраченные связи и предупреждала тех, кто находился в опасности. Когда явке грозил неизбежный провал, отправлялась туда и проскальзывала, словно угорь. Делала она это, как и прежде, уверенно, с веселой беспечностью, под которой, однако, скрывалось чувство ответственности.

Арестовали ее спустя месяц после нас. Внимание к ней привлек Клецан: дал показания, и гестапо быстро выяснило, что Лида помогла сестре и зятю скрыться и перейти в подполье. Мотнув головой, Лида с присущим ей темпераментом разыграла роль беспечной девушки, которая и не предполагала, что занималась чем-то незаконным, и не задумывалась о серьезных последствиях.

Многое она знала, но ничего не сказала. И, что самое главное, не перестала выполнять свою работу, даже находясь в тюрьме. Изменилась обстановка, изменились методы работы, изменились задачи, однако обязанности члена партии – никогда не опускать рук – не изменились. Все поручения Лида выполняла все так же – с преданностью делу, быстро и точно. Если нужно было выпутаться из трудного положения и отвести беду от кого-то на воле, Лида с невинным лицом брала на себя чужую «вину». В Панкраце она стала коридорной, и десятки совершенно незнакомых людей были обязаны ей тем, что избежали ареста. Только через год случайно перехваченная записка поставила крест на «карьере» Лиды.

Теперь Лида поедет с нами на суд в Германию. У нее единственной из нашей большой группы еще остается надежда дожить до освобождения. Лида молода. Когда мы уйдем, не дайте ей потеряться для партии. Ей еще многому следует научиться. Помогите ей, продолжайте ее учить. Направляйте ее. Не позволяйте ей зазнаться, остановиться на достигнутом. Она показала себя в самые трудные времена. Выдержала испытание огнем. И выяснилось, что она сделана из прочного металла.

«МОЙ КОМИССАР»

Это не человек – это человечишко, но человечишко небезынтересный и покрупнее прочих.

Когда десять лет назад в кафе «Флора», что на Виноградах[23], ты хотел постучать монетой о стол или крикнуть: «Пан официант, рассчитайте!» – рядом с тобой тут же появлялся долговязый, худой мужчина в черном. Быстро и бесшумно, словно водомерка, он проскальзывал между стульями и вручал тебе счет. У него были быстрые и бесшумные движения хищника и острые глаза зверя, которыми он подмечал происходящее вокруг. Не требовалось даже произносить, чего ты хочешь, он сам указывал кельнерам: «Третий стол – большой кофе с молоком»; «Налево у окна – пирожное и „Лидове новины“». Посетители считали его отличным метрдотелем, а кельнеры – отличным коллегой.

Впрочем, тогда мы знакомы не были. Познакомились мы намного позже, у Елинеков, только вместо карандаша у него в руке оказался пистолет и он держал меня на мушке.

– …этот интересует меня больше остальных.

Если по правде, интерес был взаимным.

От природы интеллектуал, «мой комиссар» обладал завидным преимуществом перед остальными гестаповцами: – он разбирался в людях. Потому, вне сомнений, преуспел бы в уголовной полиции. Жулики или убийцы, деклассированные изгои, вероятно, не колеблясь показали бы ему всю подноготную, потому что им не о чем было беспокоиться, кроме собственной шкуры. Но в политической полиции таких, как он, были единицы. Там хитрость гестаповца сталкивалась не только с хитростью заключенного. Она сталкивалась с куда большей силой: с убеждениями арестованного и мудростью коллектива, к которому он принадлежал. А с этим не справиться только с помощью ума или побоев.