Репортаж с петлей на шее

Это было слишком прекрасным, чтобы я сразу доверился. Слишком прекрасным: здесь, в доме мрака, несколько недель спустя после ареста встретить человека в форме, ждать от него ругани и побоев, а вместо этого получить руку дружбы. Встретить человека, который хочет, чтобы ты оставил след, чтобы передал весть потомкам и целое мгновение разговаривал с теми, кто выживет и кто доживет. И в какой момент! В коридорах выкрикивали фамилии тех, кого отправляют на казнь, от резких окриков в жилах стыла кровь, от ужаса перехватывало дыхание. Вот в какой момент! Нет, это было слишком невероятным, это не могло быть правдой, наверняка это было ловушкой. Какой силой воли обладал человек, чтобы на такой должности по собственной воле протянуть тебе руку дружбы! И каким мужеством!

Прошло около месяца. Осадное положение сняли, расстрельные выкрики прекратились, повсеместная жестокость стала воспоминанием. Это был другой вечер, я снова возвращался с допроса, и снова перед камерой стоял тот же охранник.

– Кажется, выкарабкались. Все ли в порядке? – Он посмотрел на меня с немым вопросом в глазах.

Я понял, о чем он спрашивает, и был сильно оскорблен. Но именно этот вопрос и убедил меня в честности человека. Спрашивать о таком мог только тот, кто имел на это внутреннее право. С тех пор я стал ему доверять. Признал в нем своего.

На первый взгляд «Кёльн» был загадочным человеком. Ходил по коридорам одинокий, спокойный, замкнутый, внимательный. Никто не слышал, как он ругается. Никто не видел, как он поднимает на кого-то руку.

– Пожалуйста, дайте мне затрещину при Сметонце, – настойчиво просили его товарищи из соседней камеры, – пусть он хоть раз увидит вас за работой.

«Кёльн» качал головой:

– Не стоит.

Никто так и не услышал, чтобы он говорил на каком-то другом языке, кроме чешского. Все в нем кричало о том, что он другой. Хотя определить, что именно, было трудно. Надзиратели и сами чувствовали это, но понять, в чем дело, так и не смогли.

Он оказывался везде, где был нужен. Успокаивал там, где поднималась паника, приободрял там, где вешали голову, объединял там, где разорванные связи угрожали людям на воле. Не распылялся по мелочам. Работал системно, с большим размахом.

Таким он стал не только сейчас. Таким он был с самого начала. С тех пор, как пришел на службу нацизму.

Адольф Колинский, надзиратель из Моравии, чех из старой чешской семьи, выдал себя за немца, чтобы отправиться охранником в чешскую тюрьму в Градец-Кралове, а затем и в Панкрац! Как возмущались, наверное, его друзья и приятели. Четыре года спустя после очередного рапорта директор тюрьмы, немец, тряс кулаком перед «Кёльном» и с «небольшим» опозданием угрожал:

– Я выбью из тебя чешский дух!

Как он ошибался! Потому что то был не просто чешский дух. Пришлось бы выбивать из «Кёльна» человека. Человека, который осознанно, по собственному желанию пошел на службу в гестапо, чтобы вступить в бой и помогать товарищам. И которого постоянная опасность делала только сильнее.

НАШИ

Если бы утром одиннадцатого февраля 1943 года на завтрак нам принесли не привычное черное варево неизвестного происхождения, а какао, мы и тогда не пропустили бы чудо – промелькнувший у двери нашей камеры мундир чешского полицейского.

Он просто промелькнул. Шагнули черные брюки в высоких сапогах, рука в темно-синем рукаве потянулась к замку и захлопнула дверь – и видение исчезло. Все случилось очень быстро, и четверть часа спустя мы решили, что нам показалось.

Чешский полицейский в Панкраце! Какие далеко идущие выводы можно было бы сделать!

Еще через два часа мы принялись их делать. Дверь снова распахнулась, в камере показалась чешская полицейская фуражка, в ответ на наше удивление на лице ее обладателя появилась веселая улыбка.

– Freistunde![31]

Теперь-то мы точно не могли ошибиться! Среди серо-зеленых мундиров охранников-эсэсовцев в коридорах явственно замелькали темные пятна – чешские полицейские.

Чем это обернется для нас? Как они себя поведут? Как бы то ни было, сам факт их появления говорил о многом. Насколько близок конец, если в самую чувствительную, единственную опору, которую имеет режим, в аппарат подавления, включены представители той нации, которую хотят подавить! Какой чудовищный недостаток в людях испытывает режим, если ослабляет свой самый последний оплот ради того, чтобы пополнить его парой-тройкой человек! Сколько же времени он планирует продержаться?

Конечно, станут отбирать людей, может быть, они будут хуже надзирателей-немцев, уже сломленных рутиной и неверием в победу, но то, что чешские полицейские здесь, – безошибочный признак конца.

Так мы думали.

Но все оказалось даже «хуже», чем мы рассчитывали в первые минуты. Режим больше не мог выбирать – выбирать было не из кого.

Одиннадцатого февраля мы впервые увидели чешский мундир.

На следующий день стали знакомиться и с людьми.

Один из них заглянул в камеру, неловко потоптался на пороге, а потом, словно козленок в приступе внезапной энергии, подпрыгнувший на всех четырех ножках сразу, выпалил:

– Ну, как живете, паны?