Репортаж с петлей на шее

Массивное тело, тупое лицо, невыразительные глаза. Сметонц – словно сошедшая со страниц альбома Гроша карикатура на нацистских молодчиков. Прежде доил коров у границ Литвы, но, как ни удивительно, эти прекрасные животные не передали ему ни капли своего обаяния. Начальство считает его воплощением немецких добродетелей: грубый, жесткий, неподкупный (один из немногих, кто не вымогает у коридорных еду), но…

Некий немецкий ученый, имени точно не знаю, предложил вычислять интеллект по количеству «слов», которые способны понять животные. И обнаружил, насколько я помню, что самый низкий интеллект – у домашней кошки, которая понимает всего 128 слов. Та кошка – гений, если сравнивать со Сметонцем, от которого в Панкраце слышали только три слова:

– Я тебе покажу![29]

Два-три раза в неделю он сдает дежурство, два-три раза в неделю мучительно страдает, но дело все равно заканчивается скандалом. Как-то раз я наблюдал, как начальник тюрьмы распекает Сметонца за закрытые окна. Мощная туша недолго переминалась на коротких ногах, тупо опущенная голова опустилась еще ниже, рот искривился в упорной попытке повторить то, что только услышали уши… вдруг туша взревела, будто сирена. В коридорах переполошились: никто не понимал, что происходит. Окна так и остались закрытыми, но у двух заключенных, находившихся ближе прочих к Сметонцу, лилась кровь из носа. Сметонц нашел решение. Такое же, как всегда. Бить, бить, бить и, может быть, убить… Вот это он понимал. И понимал только это. Однажды он ворвался в общую камеру, ударил одного из заключенных – тот, больной человек, упал на пол и забился в судорогах. Остальные должны были приседать в такт подергиваниям, пока больной, обессилев, не замер. Сметонц, уперев руки в бока, с идиотской улыбкой на лице удовлетворенно наблюдал, как хорошо разрешил сложную ситуацию.

Примитивное существо, которое из всего, чему его учили, запомнило только одно: можно бить.

Тем не менее даже в нем что-то сломалось. Около месяца назад. Вместе с К. он сидел в тюремной канцелярии, и К. разъяснял политическую обстановку. Сметонцу понадобилось много, очень много времени, чтобы хоть что-то понять. Он встал, приоткрыл дверь, осторожно выглянул в коридор – было тихо, ночью тюрьма спала. Сметонц прикрыл дверь, тщательно запер ее и медленно опустился на стул:

– Вот как ты думаешь…

Опустил голову, подпер ее руками и долго так сидел. Непосильная тяжесть навалилась на слабую душонку, заключенную в массивном теле. Потом поднял голову и с отчаянием сказал:

– Ты прав. Не видать нам победы…

Вот уже больше месяца в Панкраце не слышали воинственных криков Сметонца. И новые заключенные не знакомы с его тяжелой рукой.

НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ

Невысокий, элегантный как в штатском, так и в мундире унтерштурмфюрера, при деньгах, самодовольный, любитель собак, охоты и женщин – вот одна его сторона, с которой мы не соприкасались.

А вот другая сторона – та, с которой его знал Панкрац. Грубый, жестокий, невежественный, типичный нацистский выскочка, готовый принести в жертву любого, лишь бы уцелеть самому. Зовут его Соппа (если имя вообще имеет значение), родом из Польши. Говорят, что учился на кузнеца, но почтенное ремесло не оставило в нем никакого следа. На службе у Гитлера он уже давно и лизоблюдством выслужился до нынешнего положения. Он защищает его всеми средствами, черствый и безжалостный ко всем без исключения – заключенным, служащим, детям, старикам. Между нацистскими тюремщиками дружбы нет, но другого такого, вообще без намека на дружбу, не найти. Только Соппа. Единственный, кого он, похоже, ценит и с кем общается чаще других, – это тюремный фельдшер, полицмейстер Вайснер. Но тот как будто не платит взаимностью.

Соппа думает исключительно о себе. Думая исключительно о себе, дослужился до высокого поста, думая исключительно о себе, сохранит верность режиму до самой последней минуты. Пожалуй, он единственный, кто даже не задумывается о спасительном выходе. Он понимает, что его нет. Падение нацизма станет падением Соппы, концом его благополучной жизни, концом чудесной квартиры, концом элегантной внешности (кстати, Соппа без зазрения совести носит одежду расстрелянных чехов).

Концом. Да, концом.

ТЮРЕМНЫЙ ФЕЛЬДШЕР

Полицеймейстер Вайснер – странный человечек в Панкраце. Иногда кажется, что ему тут не место, а в иное время без него трудно представить тюрьму. Вне амбулатории он семенит по коридорам неровными шагами, говорит сам с собой и постоянно, постоянно смотрит по сторонам. Словно случайный посетитель, желающий получить как можно больше впечатлений. Но он способен вставить в замок ключ и открыть камеру бесшумно и быстро, подобно заправскому тюремному надзирателю. Невозмутимый, произносит фразы, полные скрытого смысла, но так, что его не поймаешь на слове. Втирается в доверие, но к себе никого не подпускает и, хотя замечает многое, не доносит, не жалуется. Входит в камеру, полную дыма, и с шумом втягивает воздух.

– Ну, – причмокивает, – курить в камерах запрещено, – причмокивает снова, – категорически запрещено.