Репортаж с петлей на шее

Случалось, что я возвращался в камеру поздно. Отец Пешек начинал беспокоиться: вернусь ли я вообще? Встречал меня объятиями, а я вкратце передавал ему новости, рассказывал, кого еще расстреляли вчера в Кобылисах, мы жадно поглощали отвратительные сушеные овощи, затягивали веселую песню или с ожесточением играли в кости, в эту унылую игру, которая нас тогда увлекала. И все это происходило в часы, когда дверь камеры могла в любой момент открыться и посланник смерти мог скомандовать одному из нас:

– Вниз! С вещами! Бегом!

Нас так и не вызвали. Мы пережили страшное время. Сегодня мы вспоминаем и удивляемся собственным действиям. Как странно устроен человек! Способен выносить даже невыносимое!

Невозможно, чтобы такие моменты не оставили в нас следа. Может быть, они спрятаны глубоко в памяти и однажды, уже в реальной жизни, если бы мы до нее дожили, начали бы разматываться, подобно рулону кинопленки, и сводить нас с ума. А может быть, мы увидели бы на экране вместо огромного кладбища – зеленый сад, где посажены драгоценные семена.

Драгоценные семена, которые дадут всходы!

Глава 7 Люди и людишки – II (Панкрац)

У заключенного две жизни. Одну он проводит в запертой камере, в изоляции от всего мира и в то же время находясь с ним в самой тесной связи, другую – вне камеры, в длинных коридорах, в тоскливом полумраке; в мире этом – самодостаточном и полном одиночества – множество людишек и всего несколько людей. Вот о об этом мире я и хочу рассказать.

У мира этого есть сущность. И история. Не было бы их, я не смог бы узнать его настолько глубоко. Видел бы только декорацию, обращенную к нам, только поверхность, внешне цельную и прочную, железной тяжестью навалившуюся на заключенных. Так я считал год, полгода назад. Теперь же мне очевидно, что на поверхности – трещины, сквозь которые видны лица; жалкие, приветливые, озабоченные, смешные, словом, разнообразные, но всегда выражающие суть человечка. Режим наложил отпечаток и на обитателей этого мрачного мира, из-за чего все, что осталось в них человеческого, всегда на виду. В ком-то его очень мало, в ком-то ощутимо больше; есть разные типы. Впрочем, найдется и несколько настоящих людей. Но те начали помогать другим, не дожидаясь собственных страданий.

Тюрьма – учреждение, лишенное радости. Но в мире перед камерами радости еще меньше. В камерах живут дружбой, да какой дружбой! Той, что зарождается в борьбе, когда людям угрожает опасность, когда сегодня твоя жизнь в моих руках, а завтра моя – в твоих. Но между надзирателями-немцами почти нет дружбы. Не может ее быть. Они живут в атмосфере предательства, слежки, доносов, и каждый остерегается того, кого официально называет «камрадом», а лучшие из них, те, кто не может или не хочет оставаться без друга, ищут его в тех же камерах.

Мы долго не знали надзирателей по именам. Но разве это имело значение! Между собой мы различали их по прозвищам, которые либо дали сами, либо наследовали от предшественников. У некоторых из надзирателей – по прозвищу в каждой камере. Этот заурядный тип, ни рыба, ни мясо – тут дал добавки к обеду, там пощечину. И то и другое – случайные факты, но они надолго запоминаются заключенными, и у надзирателя появляются определенный образ и такое же прозвище. Но время от времени прозвища совпадают. У надзирателей с яркими чертами характера, какими бы они ни были, плохими или хорошими.

Взгляните на эти типы! Взгляните на этих людишек! В конце концов, не то чтобы они появились случайно. Они часть политической армии нацизма. Избранные. Столпы режима. Основа общества.

«САМАРИТЯНИН»

Высокий толстяк, говорит тенором. «СС-резервист» Ройсс, школьный сторож из Кёльна. Как и все прочие немецкие школьные служащие, окончил курсы первой помощи и время от времени заменяет тюремного фельдшера. Он был первым из надзирателей, с кем я столкнулся. Затащил меня в камеру, уложил на соломенный тюфяк и, обработав раны, наложил на них первые примочки. Может быть, действительно спас мне жизнь. Чему я обязан? Человечности или курсам первой помощи? Не знаю. Но, когда «Самаритянин» выбивал зубы евреям-арестантам и заставлял их ложками глотать соль или песок в качестве лекарства от всех болезней, в нем откровенно проявлялся нацизм.

«ПЕКАРЬ»

Добродушный болтливый парень по имени Фабиан, возчик с пивоварни в Будеёвице. С широкой улыбкой подходит к камере, приносит еду, не дерется. Разве поверишь, что он часы напролет простаивает у дверей, прослушивает разговоры заключенных и чуть что бежит доносить начальству?

КОКЛАР

Еще один рабочий пивоварни в Будеёвице. Много их тут, судетских немцев. «Не важно, что думает о себе рабочий класс, – писал когда-то Маркс, – важно, что он будет вынужден сделать». Тем, кто находится здесь, ничего не известно о роли собственного класса. Вырванные из него, противопоставленные ему, идейно они висят в воздухе и, вероятно, продолжат находиться в таком положении.