Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

По всей логике советского социалистического реализма, даже сегодня Георгий Костаки и его частная коллекция произведений искусства не должны существовать. Возможность войти в просторную, хорошо оборудованную семикомнатную квартиру Костаки и перенестись в мир, лежащий абсолютно за пределами границ скучного, плакатного мира официального советского искусства, отражает меру эксцентричности советской системы, разрешающей в частном порядке то, что осуждается публично.

Мы с Энн приезжали туда не однажды, но каждый раз, как только попадали внутрь, мы поражались фейерверку современного искусства — слишком ослепительному для страны, в которой так мало эстетической красоты и цвета в общественной жизни. Квартира буквально пылает красками почти 300 работ Казимира Малевича, Василия Кандинского, Марка Шагала, Владимира Татлина, Любови Поповой, Ивана Клюна, Климента Редько, Александра Родченко и многих других — в каждой комнате, на каждой стене, в каждом дюйме пространства. Здесь целая стена голубых фантазий Шагала и сказочных пасторальных фигур в лубочном стиле. Там девять работ Кандинского, включая хорошо известную психоделическую абстракцию «Красная площадь». На противоположной стене висит большое и важнейшее полотно Малевича, написанное в то время, когда он уходил из кубизма, чтобы создать свой новый геометрический супрематизм и наметить новый тренд в искусстве.

Очень немногие люди, будь то русские или иностранцы, знают о многомиллионной коллекции русского супрематизма, конструктивизма, кубизма и абстрактного модернизма, которую собрал этот 63-летний грек. Однако такие эксперты в области искусства, как Фредерик Старр из Принстона, сравнивают ее воздействие со знаменитой Арсенальной выставкой 1913 года в Нью-Йорке, которая впервые открыла американцам глаза на новые тенденции в европейском искусстве. «Иностранцам, разглядывающим мою коллекцию, становится крайне интересно, — заметил Костаки, — когда они обнаруживают, что в некоторых работах русские опередили их на 30, 40, 50 лет. То, что в России делалось в 1917, 1918, 1919 годах, было сделано в Америке только в 50-х и 60-х годах».

Удивляются не только иностранцы. Удивляется и Костаки. Помню, как зимним днем, когда он показывал коллекцию группе гостей из западных посольств, Костаки вспомнил свою радость открытия при первом взгляде на бело-зеленую абстракцию Ольги Розановой в виде одной полосы, сделанную в 1917 году. «Мое сердце бешено колотилось, — сказал он. — Это все равно что найти ракетный корабль, построенный в 1917 году и с тех пор хранящийся в чьем-то сарае. А это невозможно! Потому что такой ракетный корабль сделали всего лишь 10–15 лет назад. Но есть маркировка. Она действительно была сделана в 1917 году».

Супрематические рисунки Клюна с кругами, наложенными на геометрические формы, и слоями полупрозрачного цвета, проходящими друг через друга, предвосхитили, считает Костаки, некоторые эксперименты американских художников, предпринятые спустя 40 лет. Над одной из кроватей он повесил картину Родченко «капли и брызги», что предшествовала, по его мнению, первым подобным проектам Джексона Поллока. «Не думайте, что я ставлю русское искусство выше, а американское — ниже, — сказал Костаки, поднимая одну свою крепкую руку над головой, а другую опуская на колено, — потому что сегодня самое важное искусство, самое интересное, делается в Америке. Но так получилось, видите ли, что некоторые вещи были сделаны в России раньше».

Внешне Георгий Костаки не похож на коллекционера великолепных произведений современного искусства. Если бы у кого-то была палитра с красками, инстинктивным желанием было бы написать его приглушенными коричневыми и оливковыми тонами, передавая вес его плеч, его темные волосы, опущенные глаза, тяжелые руки. Как личность он тоже представляет собой необычное сочетание качеств. В комбинации с его страстью к яркому, нетрадиционному искусству я обнаружил не только природные инстинкты коллекционера, богатство, унаследованное от процветающего табачного бизнеса его отца, острый греческий меркантильный взгляд на ценности и особый статус иностранца (с 1943 года работавшего в посольстве Канады), пользующегося защитой, которой нет у русских, но и врожденную консервативную осторожность городского политика, изучившего преобладающие политические ветры и нашедшего союзников в истеблишменте, чтобы помочь себе выявлять скрытые опасности.

Парадоксально, но страсть Костаки к искусству зародилась примерно в середине 20-х годов, после того как Кандинский и Шагал бежали на Запад, а авангард стали уничтожать. Тринадцатилетним мальчиком он стал певчим в православном храме на Пушкинской площади, где иногда пел великий Шаляпин. «Иногда у меня не было времени вернуться домой, и я спал в церкви на одеяниях священников, — сказал он. — Одеяния, иконы и картины были очень красивыми. Они развили у меня вкус к искусству».