Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

Само по себе это искусство остается табу. Тем не менее, незаметно и без официального вмешательства, Костаки сумел показать его иностранцам — от дипломатов-резидентов до ученых-искусствоведов и таких выдающихся посетителей, как Марк Шагал, Нина Кандинская, Дэвид Рокфеллер, Аверелл Гарриман и бывший премьер-министр Франции Эдгар Фор. Еще осторожнее он приоткрыл это богатое наследие для избранных групп россиян. Как-то раз приехали чуть ли не 90 человек из Московского архитектурного института, Пушкинского музея, Третьяковской галереи и Русского музея в Ленинграде! Костаки, старающийся не смешивать иностранцев и русских на своих частных показах, преуспевает в проведении экскурсий, раскрытии смысла искусства и тихой игре на меланхоличной гитаре, в то время как его светловолосая жена Зина поет старинные русские романсы. В июне 1972 года он одолжил 27 кубистических и абстрактных картин Клюна и Поповой руководителям Курчатовского физического института, интересующимся современным искусством. В другой раз он организовал в том же институте аналогичную закрытую выставку работ Михаила Ларионова.

Костаки терпеливо стремился добиться признания авангардного искусства сначала за рубежом, а затем, заручившись западным влиянием, и в Москве. В 1959 году у него произошел первый прорыв, когда сочувствующие чиновники из Министерства культуры помогли ему отправить пять картин на выставку Шагала в Западной Германии. С тех пор другие небольшие подборки его картин были ненадолго одолжены Музею Метрополитен в Нью-Йорке, галерее Тейт в Лондоне, Художественному музею округа Лос-Анджелес, галереям в Японии, Италии, Германии и других странах, но советские власти всегда отвергали просьбы о предоставлении в аренду всей коллекции. Некоторые советские чиновники, в том числе его тайная покровительница, покойный министр культуры Екатерина Фурцева, были польщены тем, что его выставки за рубежом и в ограниченных кругах в Москве помогли популяризировать российские художественные достижения таким образом, что повысили престиж СССР на Западе, не бросая вызов официальным канонам искусства у себя дома. Взамен Костаки было разрешено продать несколько малозначительных работ современных художников и, возможно, часть его великолепной и ценнейшей коллекции классических икон.

В рамках очевидного сближения с некоторыми представителями власти, в последние годы он проводил в искусстве политику осторожного консерватизма. В конце 50-х — начале 60-х он собирал работы таких современных неофициальных художников, как Оскар Рабин, Дмитрий Плавинский и Василий Ситников. Любопытные западные гости в тот период часто использовали Костаки в качестве проводника, приводившего их в подпольный мир художников-нонконформистов. Но когда его статус приобрел большую официальность, Костаки порвал с этими художниками и продал многие из их картин. А когда в сентябре 1974 года они попытались храбро провести свои художественные выставки под открытым небом, Костаки был втайне встревожен их тактикой конфронтации, опасаясь, что они поставят под угрозу его мир. «Так искусству не помочь», — сетовал он. На какое-то время он даже перестал пускать россиян смотреть свою коллекцию, пока скандал не утих.

Также он очень осторожно воспринимал утверждения Запада о том, что Советы убили авангардное движение политическим давлением. «Это неправда», — заявил он однажды группе посетителей, что несколько противоречило его собственным рассказам о трудностях поиска скрытого искусства. «Авангардисты отправляли картины за границу. Они выставлялись и в России. У них была свобода. Но люди не понимали их искусство. Никто их не признал и не оценил по достоинству. Повсюду — в Англии, в Америке, во Франции — люди также утратили интерес к авангардному искусству. Кубизм был принят, как и фовизм. Но не авангард. Он вернулся только в последние 10 или 15 лет».

Горячая пропаганда достижений русских художников в искусстве и осознанные усилия по уходу от конфронтации с властью помогли ему завоевать некоторую официальную благосклонность. Мадам Фурцева, пока была жива, заставила Костаки поверить, что с открытием в 1977 году новой Третьяковской галереи какие-то работы из его коллекции можно будет там показать. Неизвестно, смогла бы она получить необходимое одобрение партийного руководства или нет, но ее смерть породила новые неопределенности. В качестве последней надежды Костаки говорил о неком соглашении, позволяющем ему сохранить и продать небольшую часть своих картин в качестве наследства для своей семьи, если он завещает остальное России. «Я не хочу, чтобы эту коллекцию уничтожили, — сказал он мне однажды с серьезной озабоченностью стареющего человека, внезапно оказавшегося перед деликатной дилеммой. — Вот когда россияне будут готовы признать это искусство, я передам его государству».

Перевод Г. Кизевальтера

Владимир Андреенков ГЕОМЕТРИЯ КАК СРЕДСТВО ВЫРАЖЕНИЯ