Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

Георгий Кизевальтер: Почему вы, имея классическое образование, вдруг решили заняться геометрическим искусством?

Владимир Андреенков: Когда я уже оканчивал институт, я увидел западных художников, которые мне понравились своей принципиальной позицией.

Г. К.: При каких обстоятельствах это произошло?

В. А.: У нас был один молодой преподаватель, с которым я подружился. Постепенно он связал меня с западным искусством, потому что сам он был очень развит и образован как архитектор, много рассказывал и через него я узнал много нового. Мы продолжали с ним общаться и после института.

Г. К.: А с кем из сверстников вы общались после института и в 60-х годах? Кто из художников разделял ваши интересы?

В. А.: В то время мы очень близки были с Ильей Кабаковым, Юрой Злотниковым, Алексеем Каменским. Последний, хоть и был немного старше, очень часто со мной общался. Были мы хорошо знакомы и с Виктором Мельниковым, но встречались не так часто. Поверхностно общался и с Константином Мельниковым. Как-то раз я пришел к ним, где-то в конце 60-х, когда они обсуждали конструкцию его павильона СССР на Международной выставке в Париже. Он использовал в конструкции крыши для павильона свою диагональ под углом в 30°. Потом он использовал эту диагональ еще в нескольких проектах. И вот после моей вертикали мне очень понравилась эта диагональ Мельникова; я даже запомнил, что тридцать — это некое магическое число. И стал использовать такую диагональ во многих своих работах. Она придавала им динамику, движение, а на меня оказывала какое-то магическое воздействие. Я использую ее до сих пор.

Конечно, мы периодически общались и с художниками первого авангарда. Но в 50-х годах это еще было отчасти опасно, потому что их не стремились официально признать и у нас могли быть неприятности, если бы нас засекли.

Г. К.: Первая ваша выставка шестерых [214] в Швейцарии была в 1970 году, если я не ошибаюсь? Как вы познакомились с ее организаторами?

В. А.: Да. Дело в том, что в конце 60-х приезжала из Швейцарии некая Лиза, она общалась с близкими мне художниками, и с ней мы передали наши работы на Запад. Что-то было показано на выставке, что-то продалось потом. Лозе[215] увидел мои работы на выставке в Цюрихе и приехал потом в Москву уже с прямым вопросом, кто такой Андреенков. Это было или в конце 1970-го, или в 1971 году. Он приехал ко мне в мастерскую и потом увез какие-то мои работы с собой.

Г. К.: Эта выставка в Цюрихе так и осталась вашей единственной в то время?

В. А.: Нет, еще была групповая, осенью того же года в Лугано. И позже, кажется в 1974-м, состоялась выставка в Бохуме, Германия.

Г. К.: А что вы делали для заработка в то время? Работали в «Промграфике» или в худкомбинате?

В. А.: Да, в комбинате графического искусства. Делал в основном линогравюры и литографии. У нас была гарантированная зарплата порядка 200 рублей, и на это можно было нормально жить и писать для себя.

Г. К.: В какой момент вы почувствовали, что выбрали правильный путь в искусстве, что нужно продолжать эту линию геометризма?

В. А.: Боюсь, я сейчас не смогу сказать, когда точно это произошло. Когда мы институт окончили, мои ближайшие друзья и я, — мы все стали искать свой путь. Но мы двигались параллельно. Совпадений не было.

Г. К.: Вы учились вместе с Кабаковым?

В. А.: Да, в одном классе. Диплом в 1957-м защищали.

Г. К.: Кстати, после той выставки в Цюрихе что-нибудь изменилось в вашей жизни? Вы по-прежнему оставались затворником или что-то изменилось?

В. А.: Нет, сильно не изменилось. Но я оказался теснее связан с Западом, на меня уже указывали, что я есть, и ко мне стали чаще приезжать.

Г. К.: То есть слава все же появилась?

В. А.: Да, можно сказать, что так. Ко мне стали чаще заходить специалисты и журналисты с Запада.

Г. К.: И они покупали какие-то работы? Я это спрашиваю потому, что выставок потом еще долго не было.